-- Разрeшите васъ спросить, товарищъ Якименко, почему вы повeрили, что это вздоръ?..
-- Ну, знаете ли... Видалъ же я людей... Чтобы человeкъ вашего типа, кстати и вашихъ статей, -- улыбнулся Якименко, -- сталъ покупать месть какому-то несчастному Стародубцеву цeной примeрно... сколько это будетъ? Тамъ, кажется, семьдесятъ дeлъ? Да? Ну такъ, значитъ, въ суммe лeтъ сто лишняго заключенiя... Согласитесь сами -- непохоже...
-- Мнe очень жаль, что вы не вели моего дeла въ ГПУ...
-- Въ ГПУ -- другое. Чаю хотите?
Приносятъ чай, съ лимономъ, сахаромъ и печеньемъ. Въ срывахъ и взлетахъ совeтской жизни -- гдe срывъ -- это смерть, а взлетъ -- немного тепла, кусокъ хлeба и нeсколько минутъ сознанiя безопасности -- я сейчасъ чувствую себя на какомъ-то взлетe, нeсколько фантастическомъ.
Возвращаюсь въ УРЧ въ какомъ-то туманe. На улицe уже темновато. Меня окликаетъ рeзкiй, почти истерически, вопросительный возгласъ Юры:
-- Ватикъ? Ты?
Я оборачиваюсь. Ко мнe бeгутъ Юра и Борисъ. По лицамъ ихъ я вижу, что что-то случилось. Что-то очень тревожное.
-- Что, Ва, выпустили?
-- Откуда выпустили?
-- Ты не былъ арестованъ?
-- И не собирался, -- неудачно иронизирую я.
-- Вотъ сволочи, -- съ сосредоточенной яростью и вмeстe съ тeмъ съ какимъ-то мнe еще непонятнымъ облегченiемъ говоритъ Юра. -- Вотъ сволочи!
-- Подожди, Юрчикъ, -- говоритъ Борисъ. -- Живъ и не въ третьей части -- и слава Тебe, Господи. Мнe въ УРЧ {125} Стародубцевъ и прочiе сказали, что ты арестованъ самимъ Якименкой, начальникомъ третьей части и патрульными.
-- Стародубцевъ сказалъ?
-- Да.
У меня къ горлу подкатываетъ острое желанiе обнять Стародубцева и прижать его такъ, чтобы и руки, и грудь чувствовали, какъ медленно хруститъ и ломается его позвоночникъ... Что должны были пережить и Юра, и Борисъ за тe часы, что я сидeлъ у Якименки, пилъ чай и велъ хорошiе разговоры?
Но Юра уже дружественно тычетъ меня кулакомъ въ животъ, а Борисъ столь же дружественно обнимаетъ меня своей пудовой лапой. У Юры въ голосe слышны слезы. Мы торжественно въ полутьмe вечера цeлуемся, и меня охватываетъ огромное чувство и нeжности, и увeренности. Вотъ здeсь -- два самыхъ моихъ близкихъ и родныхъ человeка на этомъ весьма неуютно оборудованномъ земномъ шарe. И неужели же мы, при нашей спайкe, при абсолютномъ "всe за одного, одинъ за всeхъ", пропадемъ? Нeтъ, не можетъ быть. Нeтъ, не пропадемъ.
Мы тискаемъ другъ друга и говоримъ разныя слова, милыя, ласковыя и совершенно безсмысленныя для всякаго посторонняго уха, наши семейныя слова... И какъ будто тотъ фактъ, что я еще не арестованъ, что-нибудь предрeшаетъ для завтрашняго дня: вeдь ни Борисъ, ни Юра о Якименскомъ "плюньте" не знаютъ еще ничего. Впрочемъ, здeсь, дeйствительно, carpe diem: сегодня живы -- и то глава Богу.
Я торжественно высвобождаюсь изъ братскихъ и сыновнихъ тисковъ и столь же торжественно провозглашаю:
-- А теперь, милостивые государи, послeдняя сводка съ фронта побeды -Шпигель.
-- Ватикъ, всерьезъ? Честное слово?
-- Ты, Ва, въ самомъ дeлe, не трепли зря нервовъ, -- говоритъ Борисъ.
-- Я совершенно всерьезъ. -- И я разсказываю весь разговоръ съ Якименкой.
Новые тиски, и потомъ Юра тономъ полной непогрeшимости говоритъ:
-- Ну вотъ, я вeдь тебя предупреждалъ. Если совсeмъ плохо, то Шпигель какой-то долженъ же появиться, иначе какъ же...
Увы! со многими бываетъ и иначе...
___
Разговоръ съ Якименкой, точно списанный со страницъ Шехерезады, сразу ликвидировалъ все: и доносъ, и третью часть, и перспективы: или стeнки, или побeга на вeрную гибель, и активистскiя поползновенiя, и большую часть работы въ урчевскомъ бедламe.
Вечерами, вмeсто того, чтобы коптиться въ махорочныхъ туманахъ УРЧ, я сидeлъ въ комнатe Якименки, пилъ чай съ печеньемъ {126} и выслушивалъ Якименковскiя лекцiи о лагерe. Ихъ теоретическая часть, въ сущности, ничeмъ не отличалась отъ того, что мнe въ теплушкe разсказывалъ уголовный коноводъ Михайловъ. На основанiи этихъ сообщенiй я писалъ инструкцiи. Якименко предполагалъ издать ихъ для всего ББК и даже предложить ГУЛАГу. Какъ я узналъ впослeдствiи, онъ такъ и поступилъ. Авторская подпись была, конечно, его. Скромный капиталъ своей корректности и своего печенья Якименко затратилъ не зря. {127}
БАМ (Байкало-Амурская Магистраль)
МАРКОВИЧЪ ПЕРЕКОВЫВАЕТЪ
Шагахъ въ двухстахъ отъ УРЧ стояла старая, склонившаяся на бокъ, бревенчатая избушка. Въ ней помeщалась редакцiя лагерной газеты "Перековка", съ ея редакторомъ Марковичемъ, поэтомъ и единственнымъ штатнымъ сотрудникомъ Трошинымъ, наборщикомъ Мишей и старой разболтанной бостонкой. Когда мнe удавалось вырываться изъ УРЧевскаго бедлама, я нырялъ въ низенькую дверь избушки и отводилъ тамъ свою наболeвшую душу.
Тамъ можно было посидeть полчаса-часъ вдали отъ УРЧевскаго мата, прочесть московскiя газеты и почерпнуть кое-что изъ житейской мудрости Марковича.
О лагерe Марковичъ зналъ все. Это былъ благодушный американизированный еврей изъ довоенной еврейской эмиграцiи въ Америку.
-- Если вы въ вашей жизни не видали настоящаго идiота -- такъ посмотрите, пожалуйста, на меня...
Я смотрeлъ. Но ни въ плюгавой фигуркe Марковича, ни въ его устало-насмeшливыхъ глазахъ не было видно ничего особенно идiотскаго.
-- А вы такой анекдотъ о евреe гермафродитe знаете? Нeтъ? Такъ я вамъ разскажу...
Анекдотъ для печати непригоденъ. Марковичъ же лeтъ семь тому назадъ перебрался сюда изъ Америки: "мнe, видите-ли, кусочекъ соцiалистическаго рая пощупать захотeлось... А? Какъ вамъ это нравится? Ну, не идiотъ?"
Было у него 27.000 долларовъ, собранныхъ на нивe какой-то комиссiонерской дeятельности. Само собою разумeется, что на совeтской границe ему эти доллары обмeняли на совeтскiе рубли -- неизвeстно уже, какiе именно, но, конечно, по паритету -- рубль за 50 центовъ.
-- Ну, вы понимаете, тогда я совсeмъ какъ баранъ былъ. Словомъ -обмeняли, потомъ обложили, потомъ снова обложили такъ, что я пришелъ въ финотдeлъ и спрашиваю: такъ сколько же вы мнe самому оставить собираетесь -я уже не говорю въ долларахъ, а хотя бы въ рубляхъ... Или мнe, можетъ быть, къ своимъ деньгамъ еще и приплачивать придется... Ну -- они меня выгнали вонъ. Короче говоря, у меня уже черезъ полгода ни копeйки не осталось. Чистая работа. Хе, ничего себe шуточки -- 27.000 долларовъ. {128}
Сейчасъ Марковичъ редактировалъ "Перековку". Перековка -- это лагерный терминъ, обозначающiй перевоспитанiе, "перековку" всякаго рода правонарушителей въ честныхъ совeтскихъ гражданъ. Предполагается, что совeтская карательная система построена не на наказанiи, а на перевоспитанiи человeческой психологiи и что вотъ этакiй каторжный лагерный трудъ въ голодe и холодe возбуждаетъ у преступниковъ творческiй энтузiазмъ, пафосъ построенiя безклассоваго соцiалистическаго общества и что, поработавъ вотъ этакимъ способомъ лeтъ шесть-восемь, человeкъ, ежели не подохнетъ, вернется на волю, исполненный трудовымъ рвенiемъ и коммунистическими инстинктами. "Перековка" въ кавычкахъ была призвана славословить перековку безъ кавычекъ.