-- Мы въ пассажирскомъ поeдемъ, -- мрачно ляпнулъ онъ.
-- Хе, въ пассажирскомъ... А можетъ, вы, товарищъ Трошинъ, въ международномъ хотите? Съ постельнымъ бeльемъ и вагономъ-рестораномъ?... Молите Бога, чтобы хоть теплушка цeлая попалась. И съ печкой... Вчера подали эшелонъ, такъ тамъ -- печки есть, а трубъ нeту... Хе, пассажирскiй? Вамъ просто нужно лeчиться отъ идiотизма, Трошинъ.
Трошинъ пристально посмотрeлъ на блeдное лицо Миши, потомъ -- на фигуру Бориса, о чемъ-то подумалъ, забралъ подъ мышку всe свои пожитки и исчезъ. Ни его, ни Марковича я больше не видалъ. На другой день утромъ ихъ отправили на этапъ. Борисъ присутствовалъ при погрузкe: ихъ погрузили въ теплушку, при томъ дырявую и безъ трубы. {145}
Недаромъ въ этотъ день, прощаясь, Марковичъ мнe говорилъ:
-- А вы знаете, И. Л., сюда, въ СССР, я eхалъ первымъ классомъ. Помилуйте, какимъ же еще классомъ нужно eхать въ рай?.. А теперь я тоже поeду въ рай... Только не въ первомъ классe и не въ соцiалистическiй... Интересно все-таки есть-ли рай?.. Ну, скоро узнаю. Если хотите, И. Л., такъ у васъ будетъ собственный корреспондентъ изъ рая. А? Вы думаете, доeду? Съ моимъ здоровьемъ? Ну что вы, И. Л., я же знаю, что по дорогe дeлается. И вы знаете. Какой-нибудь крестьянинъ, который съ дeтства привыкъ... А я -- я же комнатный человeкъ. Нeтъ, знаете, И. Л., если вы какъ-нибудь увидите мою жену -- все на свeтe можетъ быть -- скажите ей, что за довeрчивыхъ людей замужъ выходить нельзя. Хе, -- соцiалистическiй рай... Вотъ мы съ вами и получаемъ свой маленькiй кусочекъ соцiалистическаго рая...
НА СКОЛЬЗКИХЪ ПУТЯХЪ
Промфинпланъ товарища Якименко трещалъ по всeмъ швамъ. Уже не было и рeчи ни о двухъ недeляхъ, ни о тридцати пяти тысячахъ. Желeзная дорога то вовсе не подавала составовъ, то подавала такiе, отъ которыхъ бамовская комиссiи отказывалась наотрeзъ -- съ дырами, куда не только человeкъ, а и лошадь пролeзла бы. Провeрка трудоспособности и здоровья дала совсeмъ унылыя цифры: не больше восьми тысячъ людей могли быть признаны годными къ отправкe, да и тe -- "постольку-поскольку". Между тeмъ ББК, исходя изъ весьма прозаическаго "хозяйственнаго расчета" -- зачeмъ кормить уже чужiя рабочiя руки, -- урeзалъ нормы снабженiя до уровня клиническаго голоданiя. Люди стали валиться съ ногъ сотнями и тысячами. Снова стали работать медицинскiя комиссiи. Черезъ такую комиссiю прошелъ и я. Старичекъ докторъ съ безпомощнымъ видомъ смотритъ на какого-нибудь оборваннаго лагерника, демонстрирующаго свою отекшую и опухшую, какъ подушка, ногу, выстукиваетъ, выслушиваетъ. За столомъ сидитъ оперативникъ -- чинъ третьей части -- онъ-то и есть комиссiя.
-- Ну? -- спрашиваетъ чинъ.
-- Отеки -- видите... ТВС5 второй степени... Сердце...
И чинъ размашистымъ почеркомъ пишетъ на формулярe:
"Годенъ".
Потомъ стали дeлать еще проще: полдюжины урчевской шпаны вооружили резинками. На оборотныхъ сторонахъ формуляровъ, гдe стояли нормы трудоспособности и медицинскiй дiагнозъ, -- все это стиралось и ставилось просто 1 категорiя -- т.е. полная трудоспособность.
Эти люди не имeли никакихъ шансовъ доeхать до БАМа живыми. И они знали это, и мы знали это -- и ужъ, конечно, это зналъ и Якименко. Но Якименкe нужно было дeлать свою карьеру. {146} И свой промфинпланъ онъ выполнялъ за счетъ тысячъ человeческихъ жизней. Всeхъ этихъ чудесно поддeланныхъ при помощи резинки людей слали приблизительно на такую же вeрную смерть, какъ если бы ихъ просто бросили въ прорубь Свири.
5 Туберкулезъ.
А мы съ Юрой все переписывали наши безконечные списки. Обычно къ ночи УРЧ пустeлъ, и мы съ Юрой оставались тамъ одни за своими машинками... Вся картотека УРЧ была фактически въ нашемъ распоряженiи. Изъ 12 экземпляровъ списковъ Якименко подписывалъ три, а провeрялъ одинъ. Эти три -- шли въ управленiе БАМа и въ ГУЛАГ. Остальные экземпляры использовались на мeстe для подбора этапа, для хозяйственной части и т.д. У насъ съ Юрой почти одновременно возникъ планъ, который напрашивался самъ собою. Въ первыхъ трехъ экземплярахъ мы оставимъ все, какъ слeдуетъ, а въ остальныхъ девяти -фамилiи завeдомо больныхъ людей (мы ихъ разыщемъ по картотекe) замeнимъ несуществующими фамилiями или просто перепутаемъ такъ, чтобы ничего разобрать было нельзя. При томъ хаосe, который царилъ на лагерныхъ пунктахъ, при полной путаницe въ колоннахъ и колонныхъ спискахъ, при обалдeлости и безпробудномъ пьянствe низовой администрацiи -- никто не разберетъ: сознательный ли это подлогъ, случайная ошибка или обычная урчевская путаница. Да въ данный моментъ и разбирать никто не станетъ.
Въ этомъ планe былъ великiй соблазнъ. Но было и другое. Одно дeло рисковать своимъ собственнымъ черепомъ, другое дeло втягивать въ рискъ своего собственнаго сына, да еще мальчика. И такъ на моей совeсти тяжелымъ грузомъ лежало все то, что съ нами произошло: моя "техническая ошибка" съ г-жой К. и съ мистеромъ Бабенкой, тающее съ каждымъ днемъ лицо Юрчика, судьба Бориса и многое другое... И было еще: великая усталость и сознанiе того, что все это въ сущности такъ безсильно и безцeльно. Ну, вотъ, выцарапаемъ изъ нeсколькихъ тысячъ нeсколько десятковъ человeкъ (больше -не удастся). И они, вмeсто того, чтобы помереть черезъ мeсяцъ въ эшелонe, помрутъ черезъ нeсколько мeсяцевъ гдe-нибудь въ ББК-овской слабосилкe. Только и всего. Стоитъ ли игра свeчъ?
Какъ-то подъ утро мы возвращались изъ УРЧ въ свою палатку. На дворe было морозно и тихо. Пустынныя улицы Подпорожья лежали подъ толстымъ снeговымъ саваномъ.
-- А по моему, Ватикъ, -- ни съ того ни съ сего сказалъ Юра, -- надо все-таки это сдeлать... Неудобно какъ-то...
-- Размeняютъ, Юрчикъ, -- сказалъ я.
-- Ну, и хрeнъ съ нами... А ты думаешь, много у насъ шансовъ отсюда живыми выбраться?
-- Я думаю -- много...
-- А по моему -- никакихъ. Еще черезъ мeсяцъ отъ насъ одни мощи останутся... Все равно... Ну, да дeло не въ томъ.
-- А въ чемъ же дeло?
-- А въ томъ, что неудобно какъ-то. Можемъ мы людей спасти? Можемъ. А тамъ пусть разстрeливаютъ -- хрeнъ съ ними. Подумаешь -- тоже удовольствiе околачиваться въ этомъ раю. {147}
Юра вообще -- и до лагеря -- развивалъ такую теорiю, что если бы, напримeръ, у него была твердая увeренность, что изъ Совeтской Россiи ему не выбраться никогда, -- онъ застрeлился бы сразу. Если жизнь состоитъ исключительно изъ непрiятностей -- жить нeтъ "никакого коммерческаго расчета"... Но мало ли какiе "коммерческiе расчеты" могутъ быть у юноши 18-ти лeтъ, и много ли онъ о жизни знаетъ?