Я вспоминаю газетныя замeтки о томъ, съ какимъ "энтузiазмомъ" привeтствовалъ пролетарiатъ эту самую карточную систему {14} въ Россiи; "энтузiазмъ" извлекается изъ самыхъ, казалось бы, безнадежныхъ источниковъ... Но карточная система сорганизована была дeйствительно остроумно.
Мы всe трое -- на совeтской работe и всe трое имeемъ карточки. Но моя карточка прикрeплена къ распредeлителю у Земляного Вала, карточка жены -- къ распредeлителю на Тверской и карточка сына -- гдe-то у Разгуляя. Это -разъ. Второе: по карточкe, кромe хлeба, получаю еще и сахаръ по 800 гр. въ мeсяцъ. Талоны на остальные продукты имeютъ чисто отвлеченное значенiе и никого ни къ чему не обязываютъ.
Такъ вотъ, попробуйте на московскихъ трамваяхъ объeхать всe эти три кооператива, постоять въ очереди у каждаго изъ нихъ и по меньшей мeрe въ одномъ изъ трехъ получить отвeтъ, что хлeбъ уже весь вышелъ, будетъ къ вечеру или завтра. Говорятъ, что сахару нeтъ. На дняхъ будетъ. Эта операцiя повторяется раза три-четыре, пока въ одинъ прекрасный день вамъ говорятъ:
-- Ну, что-жъ вы вчера не брали? Вчера сахаръ у насъ былъ.
-- А когда будетъ въ слeдующiй разъ?
-- Да, все равно, эти карточки уже аннулированы. Надо было вчера брать.
И все -- въ порядкe. Карточки у васъ есть? -- Есть.
Право на два фунта сахару вы имeете? -- Имeете.
А что вы этого сахару не получили -- ваше дeло. Не надо было зeвать...
Я не помню случая, чтобы моихъ нервовъ и моего характера хватало больше, чeмъ на недeлю такой волокиты. Я доказывалъ, что за время, ухлопанное на всю эту идiотскую возню, можно заработать въ два раза больше денегъ, чeмъ всe эти паршивые нищiе, совeтскiе объeдки стоятъ на вольномъ рынкe. Что для человeка вообще и для мужчины, въ частности, ей Богу, менeе позорно схватить кого-нибудь за горло, чeмъ три часа стоять бараномъ въ очереди и подъ конецъ получить издeвательскiй шишъ.
Послe вотъ этакихъ поeздокъ прieзжаешь домой въ состоянiи ярости и бeшенства. Хочется по дорогe набить морду какому-нибудь милицiонеру, который приблизительно въ такой же степени, какъ и я, виноватъ въ этомъ раздувшемся на одну шестую часть земного шара кабакe, или устроить вооруженное возстанiе. Но такъ какъ бить морду милицiонеру -- явная безсмыслица, а для вооруженнаго возстанiя нужно имeть, по меньшей мeрe, оружiе, то оставалось прибeгать къ излюбленному оружiю рабовъ -- къ жульничеству.
Я съ трескомъ рвалъ карточки и шелъ въ какой-нибудь "Инснабъ".
О МОРАЛИ
Я не питаю никакихъ иллюзiй насчетъ того, что комбинацiя съ "Инснабомъ" и другiя въ этомъ же родe -- имя имъ -- легiонъ -- не были жульничествомъ. Не хочу вскармливать на этихъ иллюзiяхъ и читателя.
Нeкоторымъ оправданiемъ для меня можетъ служить то {15} обстоятельство, что въ Совeтской Россiи такъ дeлали и дeлаютъ всe -- начиная съ государства. Государство за мою болeе или менeе полноцeнную работу даетъ мнe бумажку, на которой написано, что цeна ей -- рубль, и даже что этотъ рубль обмeнивается на золото. Реальная же цeна этой бумажки -- немногимъ больше копeйки, несмотря на ежедневный курсовой отчетъ "Извeстiй", въ которомъ эта бумажка упорно фигурируетъ въ качествe самаго всамдeлишняго полноцeннаго рубля. Въ теченiе 17-ти лeтъ государство, если и не всегда грабитъ меня, то ужъ обжуливаетъ систематически, изо дня въ день. Рабочаго оно обжуливаетъ больше, чeмъ меня, а мужика -- больше, чeмъ рабочаго. Я пропитываюсь "Инснабомъ" и не голодаю, рабочiй воруетъ на заводe и -- все же голодаетъ, мужикъ таскается по ночамъ по своему собственному полю съ ножикомъ или ножницами въ рукахъ, стрижетъ колосья -- и совсeмъ уже мретъ съ голоду. Мужикъ, ежели онъ попадется, рискуетъ или разстрeломъ, или минимумъ, "при смягчающихъ вину обстоятельствахъ", десятью годами концлагеря (законъ отъ 7 августа 32 г.). Рабочiй рискуетъ тремя-пятью годами концлагеря или минимумъ -- исключенiемъ изъ профсоюза. Я рискую минимумъ -- однимъ непрiятнымъ разговоромъ и максимумъ -- нeсколькими непрiятными разговорами. Ибо никакой "широкой общественно-политической кампанiей" мои хожденiя въ "Инснабъ" непредусмотрeны.
Легкомысленный иностранецъ можетъ упрекнуть и меня, и рабочаго, и мужика въ томъ, что, "обжуливая государство", мы сами создаемъ свой собственный голодъ. Но и я, и рабочiй, и мужикъ отдаемъ себe совершенно ясный отчетъ въ томъ, что государство -- это отнюдь не мы, а государство -это мiровая революцiя. И что каждый украденный у насъ рубль, день работы, снопъ хлeба пойдутъ въ эту самую бездонную прорву мiровой революцiи: на китайскую красную армiю, на англiйскую забастовку, на германскихъ коммунистовъ, на откормъ коминтерновской шпаны. Пойдутъ на военные заводы пятилeтки, которая строится все же въ расчетe на войну за мiровую революцiю. Пойдутъ на укрeпленiе того же дикаго партiйно-бюрократическаго кабака, отъ котораго стономъ стонемъ всe мы.
Нeтъ, государство -- это не я. И не мужикъ, и не рабочiй. Государство для насъ -- это совершенно внeшняя сила, насильственно поставившая насъ на службу совершенно чуждымъ намъ цeлямъ. И мы отъ этой службы изворачиваемся, какъ можемъ.
ТЕОРIЯ ВСЕОБЩАГО НАДУВАТЕЛЬСТВА
Служба же эта заключается въ томъ, чтобы мы возможно меньше eли и возможно больше работали во имя тeхъ же бездонныхъ универсально революцiонныхъ аппетитовъ. Во-первыхъ, не eвши, мы вообще толкомъ работать не можемъ: одни -- потому, что нeтъ силъ, другiе -- потому, что голова занята поисками пропитанiя. Во вторыхъ, партiйно-бюрократическiй кабакъ, нацeленный на мiровую революцiю, создаетъ условiя, при которыхъ толкомъ работать совсeмъ ужъ нельзя. Рабочiй выпускаетъ бракъ, ибо вся {16} система построена такъ, что бракъ является его почти единственнымъ продуктомъ; о томъ, какъ работаетъ мужикъ -- видно по неизбывному совeтскому голоду. Но тема о совeтскихъ заводахъ и совeтскихъ поляхъ далеко выходитъ за рамки этихъ очерковъ. Что же касается лично меня, то и я поставленъ въ такiя условiя, что не жульничать я никакъ не могу.
Я работаю въ области спорта -- и меня заставляютъ разрабатывать и восхвалять проектъ гигантскаго стадiона въ Москвe. Я знаю, что для рабочей и прочей молодежи нeтъ элементарнeйшихъ спортивныхъ площадокъ, что люди у лыжныхъ станцiй стоятъ въ очереди часами, что стадiонъ этотъ имeетъ единственное назначенiе -- пустить пыль въ глаза иностранцевъ, обжулить иностранную публику размахомъ совeтской физической культуры. Это дeлается для мiровой революцiи. Я -- противъ стадiона, но я не могу ни протестовать, ни уклониться отъ него.
Я пишу очерки о Дагестанe -- изъ этихъ очерковъ цензура выбрасываетъ самые отдаленные намеки на тотъ весьма существенный фактъ, что весь плоскостной Дагестанъ вымираетъ отъ малярiи, что вербовочныя организацiи вербуютъ туда людей (кубанцевъ и украинцевъ) приблизительно на вeрную смерть... Конечно, я не пишу о томъ, что золота, которое тоннами идетъ на революцiю во всемъ мiрe и на соцiалистическiй кабакъ въ одной странe, не хватило на покупку нeсколькихъ килограммовъ хинина для Дагестана... И по моимъ очеркамъ выходитъ, что на Шипкe все замeчательно спокойно и живописно. Люди eдутъ, прieзжаютъ съ малярiей и говорятъ мнe вещи, отъ которыхъ надо бы краснeть...
Я eду въ Киргизiю и вижу тамъ неслыханное разоренiе киргизскаго скотоводства, неописуемый даже для совeтской Россiи, кабакъ животноводческихъ совхозовъ, концентрацiонные лагери на рeкe Чу, цыганскiе таборы оборванныхъ и голодныхъ кулацкихъ семействъ, выселенныхъ сюда изъ Украины. Я чудомъ уношу свои ноги отъ киргизскаго возстанiя, а киргизы зарeзали бы меня, какъ барана, и имeли бы весьма вeскiя основанiя для этой операцiи -- я русскiй и изъ Москвы. Для меня это было бы очень невеселое похмeлье на совсeмъ ужъ чужомъ пиру, но какое дeло киргизамъ до моихъ политическихъ взглядовъ?
И обо всемъ этомъ я не могу написать ни слова. А не писать -- тоже нельзя. Это значитъ -- поставить крестъ надъ всякими попытками литературной работы и, слeдовательно, -- надо всякими возможностями заглянуть вглубь страны и собственными глазами увидeть, что тамъ дeлается. И я вру.