- Ты всё точно решил? – тихо спросил Павел Петрович. – Это совсем как расстриг из монахов – шанса вернуться не будет, - и шутливо поднял уголки губ. Юноша с твёрдостью посмотрел на куратора и прикрыл веки, показывая согласие. – В таком случае мы с тобой позже поговорим, после общего собрания, чтобы обсудить кое-что, - пообещал мужчина.
- Больше двух – говорят вслух! – обиженно топнул ногой какой-то маленький невежа – младший участник движения справедливости, за что сразу же был схвачен цепкими пальцами соседа за круглое ухо. Но эффект домино уже не остановить: ребята, начиная малышами и заканчивая старшими, начали роптать, мол, действительно, если произошло что-то важное, касающееся их клуба, то каждый имеет право знать. ПаПе поцокал языком и поднял обе руки: воцарилось молчание.
- Надеюсь, каждый из вас понимает, что существуют проблемы коллектива, и личные, так что вам вовсе необязательно знать обо всех семейных, например, распрях вашего товарища – он сам решит, хочет ли вам рассказывать.
Подростки утихли, но Питер, парень, так неожиданно заключивший в объятия своего куратора, поднял голову и напряжённо произнёс:
- Вы правы, - он на секунду повернулся к Павлу Петровичу и повторил, - они правы. Вы должны знать, что случилось, поэтому я прошу, - снова взгляд, брошенный на ПаПе, - чтобы Вы разрешили мне обсудить это «кое-что» с Вами прямо сейчас, при всех моих товарищах.
- Я, разумеется, не могу тебе запретить, - похоже, мужчина был поражён. – Но пойми, что в противном случае неловко и неудобно станет именно тебе.
- Я не собираюсь искать поддержки у друзей или обвинять в чём-либо Вас, Павел Петрович, - он упрямо выпрямился, - мне не нужна защита. Я принял решение, и должен сказать о нём всем, должен знать, что насчёт него подумают.
- Хорошо, - сдался куратор. Ребята стояли, как громом поражённые – им стало ясно, что одной плохой новостью собрание не ограничится. Мальчишка встал рядом со сценой, повернулся ко всем лицом, набрал побольше воздуха.
- Я собираюсь покинуть клуб, - коротко и сразу отрубил Питер Лутчанов. – Подождите, сначала дайте мне договорить, - остановил он нарастающий шум. – Многие из вас, особенно мои приятели, замечали, что в последнее время я перестал радоваться новым заданиям, реже посещал встречи, а если и не замечали, то я вас уже… оповестил. Я не люблю долгие предисловия, - он оглядел собравшихся ястребиным взглядом, - я просто больше не разделяю ваши идеи и интересы. Хотя нет, убеждения у меня прежние, но способы их осуществления я считаю крайне неправильными и безнравственными, поэтому отказываюсь участвовать в терроре. У меня всё, - он отошёл в тень.
- Петька, что с тобой произошло? – раздался чей-то растерянный голос. – Неужели ты не шутишь?
- Клоун из здесь присутствующих только один, и он рядом со мной, - хмуро сказала Женька, показывая на Митю, - а Питер говорит абсолютно серьёзно. Только его это нисколько не оправдывает.
- Как же так, друзья? Мы ведь такими сплочёнными были, а только на пути первое препятствие хилое показалось, и наш коллектив уже рассыпается. Что же дальше будет?
- А ничего не будет, такими темпами нас останется полтора человека к шестнадцатому марта, и не оскорбляйтесь, каждый из вас способен уйти, это нормальное явление, Павел Петрович недавно говорил – любой может струсить.
- М-да, а как многообещающе всё начиналось… - зала заполнилась осуждающими выкриками. Куратору вновь пришлось призвать к спокойствию. Пётр высоко поднял голову и продолжал смотреть прямо без чувства вины – представить сложно, как ему это удавалось.
- Разговоры! – повторил Павел Петрович. – Давайте договоримся, никто не нарушает порядок, если хотите высказаться, то только по делу, без субъективной точки зрения – друзьям пожалуетесь, - без разного рода оскорблений и предварительно подняв руку. Я провожу собрание, а не митинг, протесты поберегите до весны. Обсуждению, выяснению причин и прочей дипломатии здесь не место, поэтому будьте так любезны, - он сомкнул вместе большой и остальные пальцы в форме клюва, очевидно, прося помолчать. – Отлично, - довольно улыбнулся мужчина, - итак, Пётр, мы выслушали твоё мнение, однако я бы хотел кое-что уточнить: отчего ты так смачно назвал наш протест терактом и чем ты конкретно недоволен? Когда конкретно ты переменил своё решение?