— Извините, мне пора домой. Неотложные дела.
— А чай? Мы же еще чай не пили. Минуточку. Я сейчас, — Аида выбежала на кухню.
— Спасибо. Как-нибудь в другой раз, — Василь вышел в прихожую, стал одеваться.
— Слушай, — взял за локоть Савича Ромашко. — Где будем брать программистов? Может, Василя переманим в лабораторию?
— Приглашай! Если согласится...
— Василь! — крикнул Ромашко. — Ты уже оделся? Иди-ка сюда!
Гарба, застегивая пальто, распахнул дверь:
— Что, не наговорились еще? Хотите затеять новую дискуссию?
— Тебе у нас нравится? — нацелил на него дымчатые очки Ромашко.
— Ничего, — пожал плечами Василь. — Жить можно.
— Хочешь к нам перейти?
— К вам? — Василь задумался. — А какая зарплата?
— Как у младшего научного сотрудника.
— Пусть вам мама блины печет, — беззаботно засмеялся Василь. — Меня почему одного, без опекунов, послали? Доверяют! Ни одного нарекания, ни одной рекламации...
— Тебя не приманивает и вид диссертации через пять лет работы? — не унимался Ромашко.
— Я и на заводе ее сделаю. А потом... Сколько всяких поломанных машин к нам привозят. Кому в первую очередь разбираться? Стрелочнику Василю. Ну и соответственно за внедрение, за экономический эффект, за участие в освоении...
— Пчелы собирают мед, а трутни сосут молоко, — как бы между прочим обронил Григорий.
— Не-ет, — поднял руку Василь. — Я не из этой компании. Я — чтоб и работы было под завязку и чтобы вознаграждение соответствующее. Принцип социализма. От меня по способностям, мне же по труду.
— Прагматик! — подчеркнуто произнес Ромашко.
— Товарищи старшие наставники, — покачал осуждающе головой Василь. — Ну, если я вам нужен позарез, то это тоже составляет ценность. Моральную. Она может компенсировать «ножницы» в зарплате.
— Выкаблучиваешься? — усмехнулся Григорий. — Цену набиваешь?
— Вот чего нет, того нет. Просто люблю юмор. В общем, так. Обработайте мое начальство. И я хоть завтра... — Василь, не договорив, тихо прикрыл дверь. Уже из прихожей крикнул: — Мне нравится у вас!..
...Когда Григорий, проводив гостей, вернулся домой, Аида заканчивала убирать со стола. Он помог ей мыть посуду.
Делали они все молча, не глядя друг на друга. Управились где-то за полночь.
Аида все так же молча застелила кровать чистой простыней, сменила наволочки, пододеяльник. Погасив верхний свет, включила торшер, разделась, юркнула в свежую прохладу постели. Взяв с тумбочки будильник, стала заводить его, краем глаза наблюдая, как Григорий готовит себе место на диване.
— Привык в командировке спать на диванах? — осторожно коснулся ее голос натянутой, словно кожа на барабане, тишины.
За окнами прозвенел трамвай. Грохоча, промчалась какая-то машина.
— Да, привык... — нарушил наконец молчание и Григорий.
— Тебе же не двадцать лет. Когда ты только оставишь свои глупости... Для всех у тебя находится и доброе слово, и внимание, а для жены...
— Аида, что с тобой? — Григорий безвольно опустил руки с простыней.
— Забыл совсем ко мне дорогу. До Майи аж на гору карабкался. А тут пять паркетин не переступишь...
Григорий скомкал простыню, кинул на диван.
— Разберись в ваших капризах! То гонишь прочь из дома, размениваешь квартиру, то... — Григорий сел на край кровати. — Будешь мораль читать? Воспитывать?
Аида, не говоря ни слова, протянула руку к торшеру.
Комнату окутала тьма.
26
Нет ничего худшего, чем попасть в шестеренки служебной машины. Сперва объяснительные записки, потом — акты, обследования, выездные комиссии, заключения, оргвыводы.
Майей Беркович занимались как-то однобоко, предвзято. О ее проступке говорили в одном плане — ухудшились статистические показатели, упали проценты. Никому не было дела до того, как она пережила смерть маленькой Марийки, как вечерами казнила себя, слоняясь из угла в угол в своей квартире. Где она только не была после отстранения от работы. К кому только не обращалась. И везде при ее появлении служебные чины кривились, и все твердили одно и то же: о чести и ответственности врача, о профессиональных этических нормах...
Отчаявшись найти работу, угнетенная не только смертью ребенка, но и холодным, бездушным отношением к себе разных чиновников, она стала проводить время в кафе и ресторанах. Денежные сбережения вскоре кончились. Жила подачками случайных знакомых.
В один из вечеров, брошенная на произвол судьбы очередным ухажером, она стояла на трамвайной остановке, дрожала от холода. Напротив остановилась «Лада». Открылась дверца. Из машины вышел ее бывший муж — Иосиф Самуилович.