По вечерам бабалька грела воду, парила культи, смазывала их гусиным жиром. В утру они затягивались струпьями, и на следующий день их было очень больно — в глазах темно — всовывать в деревяшки.
— Ты терпи, сынок, — говорил Сенченко, скручивая длинную самокрутку. Прикурив ее от уголька из печи, тут же отбрасывал, долго и люто кашляя. — Страх как хочется курить... А нельзя.
Почти каждый день он ездил в Зборов на перевязку — давала о себе знать фронтовая рана. Его щеки запали, скулы заострились, и Петро, замирая от недоброго предчувствия, думал: что будет с ним, калекой, если Иван Сергеевич сляжет?
Утешало одно — фронтовой разведчик не собирался отступать. Он ежедневно брился безопасной немецкой бритвой, ежедневно подшивал к гимнастерке беленький подвороничок и с хозяйством управлялся так, будто никакая хвороба не донимала его.
— В нашем солдатском деле что главное? — спрашивал он Петра, когда тот ложился в кровать. — Исполнить приказ командира, вот что! Погиб офицер, ранены твои товарищи — ты сам себе становишься и командиром, и подразделением. И знамя гвардейское в своем сердце хранишь. Оно тебя из любой беды выручит, лишь бы верность ему сберег. Ведь это не просто красная материя, а частица твоей страны, твоей жизни и совести.
— Вырос ты уже, Пецька... Науку не бросай, — говорила бабалька, поглаживая распаренные культи. — Заглядывай в книжки, что получил от Семена Львовича. Славный он человек, дай ему бог здоровья.
Бабалька ничего не говорила о своих взаимоотношениях с Сенченко. Но Петро радовался: видел, что любовь между ними крепнет.
...Перед отъездом в Москву навестили Семена Львовича. Ривка, маленький чертенок, не отходила от Петра — что-то ему лепетала, показывая цветы, пока не заснула, положив головку на его деревяшки.
Сенченко поставил на лавку корзину с яйцами и куском завернутого в капустные листья сливочного масла. Семен Львович не отказался — с харчами плохо.
— Иван Сергеевич, — приложив руку к груди, вздохнул он. — Вы не должны допустить... Нет, вы не должны допустить, чтобы исключительный аналитический ум Петра... Вай-мей!.. Он еще Замору и Мандельбройта за пояс заткнет!..
Ривка плакала, когда они поехали на железнодорожную станцию...
Тело бабальки выносили из хаты. На руках людей она в черном гробу направлялась к месту вечного покоя и нескончаемого продолжения своей жизни, которая перельется и уже перелилась в память, в поступки тех, кого она оставила после себя.
День выдался ясным, безветренным. С веток опадал иней, рассыпая облачка блестящих искр. Увязая в снегу, Петр Яковлевич вместе со всеми влился в раскрытые ворота кладбища, приблизился к могиле. У ног желтели замерзшие комья земли. «Холодно будет бабальке... Она хотела бы летом...» Наклонившись над гробом, поцеловал бабальку в лоб, в закрытые холодные глаза, губы.
Шофер подхватил его под руки, помог подняться и сделать шаг в сторону — односельчане тоже хотели попрощаться с бабкой Ганной.
Петр Яковлевич оперся о гранитную пирамидку с бронзовой пятиконечной звездой и отдернул руку, будто обжегся. Знал почему, но не отводил взгляда от гроба, который на вышитых рушниках опускали на дно могилы. Заскрежетали лопаты, глухо застучали комья земли о крышку гроба...
И лишь тогда Петр Яковлевич повернулся к пирамидке, стер рукавом налипший снег, прочитал надпись: «Сенченко Иван Сергеевич, гвардии лейтенант запаса, разведчик 1‑го Украинского фронта». Теперь их здесь будет двое — самых родных ему людей. Теперь... А тогда, в тот ясный осенний день, с Иваном Сергеевичем они ехали в Москву...
...Оставив Петра в зале для транзитных пассажиров, Сенченко отправился в главное управление кадров Министерства обороны, потом в Главное медицинское управление, в Центральный госпиталь инвалидов Великой Отечественной войны. Долго мотался он по разным учреждениям, пока судьба не свела его в Академии наук с Николаем Александровичем Гернштейном.
Со временем, будучи уже взрослым, вспоминая рассказ Сенченко о встрече с Николаем Александровичем, Петр Яковлевич догадался, о чем говорил ему творец теории многоуровневой иерархической системы движения, позднее воплощенной в моделях шагающих и иных роботов. Такие сложные динамические системы, как человеческий организм, используют свыше восьмисот мышц для разного рода движений. Могут ли все они управляться из единственного центра? Нет. Существует целый ряд соподчиненных друг другу систем разных уровней, каждый из которых относительно автономен. Пределы этой относительности, автономности устанавливаются центром высшего уровня.