– Чего смотришь, вторую руку возьми.
Юрий перехватил вторую руку и зажал ее своими лапищами. Я поднял голову и увидел вспышки фотоаппаратов иностранцев, которыми буквально была забита улица.
– Идиот ты, брат. Пошли.
Мы подняли валютчика и привели его в опорный пункт гостиницы, где сразу посадили в кабинет начальника.
– Пойду я, прогуляюсь, – сказал я и вышел на улицу.
– Я все видел, все видел, – крикнул по-русски какой-то мужик с фотоаппаратом. – И все заснял. Я на Вас.
– Стоять! – я кинулся за ним.
Мужик побежал по Невскому, время от времени выкрикивая спасительное "Милиция". Мы добежали до канала Грибоедова, где стоял, как статуя свободы, страж закона в сержантских погонах.
– Товарищ милиционер, товарищ милиционер, – кинулся к нему фотограф, прячась за спину сержанта – Я видел… Он меня… Товарищ милиционер…
– Привет, Сань, – протянул мне руку сержант. – Чего случилось?
– Привет, Сереж. Снимал оперативное задержание.
– Я…
– Сам пленку отдашь или помочь? – спокойствие сержанта не давало места для возражений.
– Сам, сам.
Мужик быстро вынул катушку и, выдернув из нее пленку, протянул сержанту.
– Себе оставь. Мне мусор не нужен. Свободен.
– Я буду жаловаться.
– Ваше право. Будь, – хлопнул мне по руке сержант. – Будут проблемы, мы на посту.
Я вернулся в опорный пункт. На подоконнике перед входом в оперпункт сидели и курили Ким и задержанный валютчик.
– Ким, что тут происходит?
– Разобрались. Это же Васильев-младший, чемпион Европы по боксу.
Мы с ним однажды на тренировке встречались. Вот разобрались. Чего своих-то задерживать?
– Но ты силен, братан, – покручивая плечо правой руки, сказал
Васильев. – Рука до сих пор болит. Профессионально.
Я не стал отвечать, считая ниже своего достоинства принимать знаки внимания или уважения от валютчика, даже чемпиона Европы. О братьях Васильевых уже многие знали в центре. Они держали под своим контролем всех спекулянтов и валютчиков. Тем более было бессмысленно задерживать человека, который не брал в руки ни от водителей, ни от туристов деньги. Оценить все произошедшее я смог только минут через десять, когда рассказал друзьям о случившемся. Если бы Васильев дотянулся до меня своей левой, то я бы не сидел за столом, а пытался бы подняться с асфальта с помощью врачей скорой помощи.
Невский проспект был местом, притягивающим не только иностранцев и профессиональных валютчиков, но и простых любителей, готовых получить банку пива, жвачку или значок от представителей не советской цивилизации. Молодые люди старались добиться с помощью своего английского или немецкого языков знаков внимания, что называлось милицейским выражением "приставанием к иностранцам".
Старались подходить в подземных переходах, где плотность потока людей увеличивалась и был слив, куда в случае необходимости можно было сбросить валюту. В таком месте мы с моими закадычными друзьями
Сергеем Сергейчуком и Климом, решили задержать двух молодых людей, явно пристававших к иностранцам с целью купить валюту. Прижав обоих к стене и предъявив им удостоверения, мы повели ребят к себе в помещение. Когда один из парней был уже заведен внутрь, второй, скинув с Сергейчука очки на землю, попытался вырваться. Серега схватил его за голову и прижал резко к земле, закрывая противнику рот и нос одновременно. Парень замолотил руками, стараясь избавиться, и Сергейчук схватил нарушителя за растягивающийся свитер. Парень постарался выскочить из свитера, но получил подсечку и рухнул в невысохшую грязную лужу на давно не чинившийся асфальт двора. Я выскочил на улицу и, схватив парня за руку, резко вывернул ее за кисть назад.
– Дернешься, я руку сломаю.
Такое задержание прошло бы на ура, если бы нарушитель не оказался сыном одного из отцов города. "Телега" быстро прикатила в горком комсомола, и меня с Сергейчуков вызвали на ковер к ответственному за оперотряды секретарю комсомольской организации города-героя Ленинграда.
Попасть на ковер мне не довелось. Забежав на пять минут домой, чтобы перекусить, и уже стоя в дверях, я был пойман громкой трелью телефонного звонка.
– С Вами говорит майор Сидоркин. Вы Александр?..
– Он самый, – ничего не подозревая, радостно ответил я.
– Вы студент? Верно?
– Студент.
– У нас начало июля, мы даем студентам отсрочки, а Ваша почему-то не оформлена. Вы можете зайти завтра в военкомат к 9 часам утра?
– Могу, а сколько времени это займет? Мне к 12:00 надо быть в горкоме комсомола.
– Всего полчаса, и Вы свободны.
Вечером я застал дома отходящего ко сну отца:
– Меня завтра в военкомат вызывают…
– Они тебя через три дня в армию заберут.
– В какую армию? У меня оперотряд, вызов в горком комсомола, совещание в райкоме в пятницу…
– В красную армию. Иди спать…
– У меня рейд, – не придал я значение его словам.
Утром в военкомате я уверенно подошел к прапорщику, который стоял при входе. Его внешний вид и знаки отличия демонстрировали, что он тут давно и, чувствуя себя царем, любое обращение будет рассматривать, как индивидуальную просьбу к нему лично, и еще подумает ответить ли. Я решил обратиться к нему на армейский манер:
– Товарищ гвардии прапорщик.
– А?
– Доброе утро, мне к майору Сидоркину. Он мне звонил вчера домой.
Где оформляют отсрочки студентам?
Прапорщик, уловив, что майор звонил лично, указывая пальцем в сторону дальнего окна коридора военкомата, произнес:
– А вон он идет по коридору.
Подходя к майору и пропустив мимо ушей его ругать в отношении парня со сломанной рукой, я вновь обратился, как учили на уроках по
НВП:
– Товарищ майор, Вы мне вчера звонили, я пришел оформить отсрочку. Чего надо сделать?
– Молодец, что пришел. Здоров? Жалоб нет? Пробеги медосмотр, это десять минут, не больше. И ко мне за отсрочкой быстренько.
Минут через сорок, я стоял перед седым капитаном медслужбы, который, зачеркнув мою приписку в ВДВ, заключил:
– Годен. Танковые войска.
И назвал мне номер команды, которая должна была дать мне путеводительный лист дальше.
– Танковые? Я же высокий, товарищ капитан…
Капитан, взглянув не то в графу национальность, не то в только ему известные записи и грубо кинул:
– Высокий? Обрежем!!
Я не стал выяснять, что собирается обрезать капитан и, будучи уверен, что отсрочка не за горами, ретировался в ожидании дальнейшего.
Прождав еще час, мы все, кто пришел, сидели в актовом зале военкомата. Майор и сидящий с ним помощником капитан восседали за столом президиума, покрытым желто-серой с неотстирывающимися пятнами от времени скатертью.
– Сейчас мы будет давать отсрочки. Не всем, не всем. Будут и те, кто пойдут служить в Красную Армию. А, может быть, и не пойдут. Кто не хочет служить в Красной Армии? Поднимите руку. Говорите, не бойтесь, я удовлетворю это желание. Обещаю.
– Я! Я не хочу, – вскочил сияющий паренек.
– Иди сюда, сынок. Если человек не хочет в армию, я это понимаю и слово свое сдержу: В Морфлот!!! – закончил он свою речь, и лицо майора заплыло в улыбке.
На пареньке не было лица. Он обхватил голову руками и присел.
– Три года?? Три… – стонал паренек.
– Распишись, матрос. Послезавтра придешь сюда к десяти утра и не опоздай. На флоте точность нужна. Кто-нибудь еще не хочет в Красную
Армию? – обратился майор к залу.
Зал сидел тише воды, ниже травы. Никто не хотел потерять три года вместо двух.
Майор продолжил:
– Итак, существует особая команда. Это специально отобранные люди. Я сейчас назову номер, и они выйдут ко мне сюда.
Я не ожидал услышать так быстро номер своей команды, и, первое, что сделал, поглядел на часы. "Все нормально, в горком, успеваю", – пролетело у меня в голове, и я услышал голос майора: