И тут же пропали все следы сообщения, ни номера написавшего, ни запроса на переписку, ничего. Это было странно. Анна подумала, что, может быть, ей это приснилось. Ведь не совсем же она сошла с ума, оно было, было. Или не было? А был просто сон, ей приснилось это, ведь пару дней назад она вспоминала ту, любимую в детстве фразу о розу и Азоре.
Она снова схватила телефон, открыла вкладку — ничего, никаких следов.
Она так и не уснула больше в ту ночь. Ранним утром она долго гуляла с Чучей.
— Азор, ко мне! — она решила проверить реакцию пса на это странное для собаки имя, кто мог его так назвать? Бурный восторг Чучи-Азора был ей ответом.
Ответом на что? Она даже не могла сформулировать вопросы. Его и правда звали Азором прежние хозяева? Или ему просто понравилось сочетание бодрящих звуков, показалось веселым приглашением к игре? И было ли то ночное сообщение? Или она медленно, но верно сходит с ума?
Анна периодически доставала из кармана телефон, открывала мессенджер в надежде, что она пропустила звук сигнала. Но там не было ничего нового и по-прежнему никаких следов ночного контакта.
После обеда на душную жаркую Москву неожиданно сорвался мощный ливень, порывы ветра были такими сильными, что по воздуху над головами редких прохожих летал всякий хлам — частью с редких, незастекленных еще балконов, частью — поднятый вихревыми потоками с земли.
Анну ливень застал в центре, она решила погулять по старым переулочкам, по которым ее в детстве водила Софико. Рассказывала о старых домах, об архитектуре, о людях, которые в них жили когда-то. Софико рассказывала так темпераментно, так образно, что перед глазами Анны, тогда Юльки, как в кино, представали картины старой Москвы, экипажи, привозившие на балы юных дворянских красавиц, услужливые швейцары, важные пожилые мужи с тросточками.
Ей хотелось туда, в тот мир, с каретами и джентльменами с тросточками, но Софико в ответ на эти Юлькины речи только улыбалась.
— У тебя все будет, – приговаривала она, гладя Юльку по непокорным пушистым волосам, отчего Юльке становилось тепло и спокойно.
Софико уже не было на свете, а старые дома стояли там же, многие из них отреставрировали, и они, обновленные, смотрели на этот новый мир, на Юльку-Анну, потерявшуюся в нем и отчаянно пытающуюся найти, себя ли, а может быть, кого-то?
Она стояла перед входом в художественное училище, в том месте, где она, как она думала, нашла свою судьбу.
После смерти Софико деньги на ее счетах были заморожены. Процесс вступления в наследство затягивался, и Юльке временами было попросту нечего есть. Она взяла академический отпуск в институте, чтобы устроиться на какую-нибудь работу, но ничего не складывалось. Она подрабатывала курьером — возила документы из одной организации в другую. Однажды ей поручили доставить довольно увесистый пакет, предупредив, что там оригиналы эскизов, что дубликатов нет, что она должна беречь этот груз как зеницу ока.
Эскизы были вручены адресату в целости и сохранности. Адресатом оказался седой красивый джентльмен, которому для полного соответствия персонажу, которого воображала Юлька, слушая рассказы Софико, не хватало разве что тросточки. Но отсутствие трости компенсировалось уверенными властными жестами и мягким, располагающим баритоном. Он расписался в получении и внимательно посмотрел на Юльку.
— Курьер ваша основная работа? — несколько удивленно проговорил седовласый, возвращая ей ведомость.
— Нет, то есть да, это временно — Юлька не понимала, почему она вдруг стала в подробностях объяснять совершенно незнакомому человеку обстоятельства своей жизни. Она, такая замкнутая, чью застенчивость многие принимали за высокомерие, тут вдруг разговорилась — рассказала про проблемы с наследством, и о том, что до сих пор не забрала урну с прахом Софико, и что боится это делать, и что не знает пока, будет ли продолжать учебу.
— Реставратором собираешься быть, значит, — ее собеседник еще раз внимательно взглянул на Юльку. — Любишь старую архитектуру?
Потом они ходили по окрестным улочкам, ходили теми же маршрутами, которыми она гуляла с Софико. И Юлька рассказывала, рассказывала — про балы, про Пушкина, — Вот эти окна, в которые он смотрел, представляете? — она говорила быстро, сбивчиво, так, словно утоляла давнюю жажду общения и боялась, что все это кончится до того, как она насытится.
Но ее собеседник был благодарным слушателем. Он улыбался и хмурился ровно в тех местах ее рассказа, где она этого ждала. Ловил ее настроение с полуслова, и Юлька чувствовала, что она летит, парит, над этими старыми особнячками, столетним дубом. Парит на крыльях, которые внезапно отросли от этого внимания к ней, от той чуткости, с которой собеседник воспринимал ее сбивчивые рассказы.