В тот вечер Юльку положили спать не с Фатимой, как обычно, а в маленькой комнате, где спала та, другая девочка, с которой они были похожи как две капли воды.
— Это просто твое зеркало, — говорила ей Фатима в ответ на ее вопросы о том, почему эта девочка не разговаривает с ней и никогда не гуляет.
В голосе Фатимы при этом слышалось что-то такое, что Юлька чувствовала, что об этой девочке спрашивать нельзя. И больше не спрашивала.
Теперь же она смотрела на нее, но девочка, лежавшая с открытыми глазами, смотрела куда-то сквозь Юльку. Казалось, она даже не заметила ее появления.
Наутро Ашот грубо схватил ее за руку и повел к тому самому камню на берегу озера. Ашот сел на камень, молча раскурил трубку.
— Ну, сучонка, рассказывай. Рассказывай, давай, что тебе наболтала эта тварь!
Он больно дернул молчавшую Юльку за руку, притянул к себе:
— Говори, сопля, а то отправишься следом за ней.
Юлька отвела взгляд от приблизившихся бровей Ашота, которые всегда приводили ее в ужас, и обомлела — в утреннем небе прямо над ними висела огромная полная луна.
— Так же не бывает, — успела подумать девочка в последнее мгновенье перед тем, как ее глаза заволокло пеленой из серебристых мушек, из которых выросли серебристые цветы. Они колыхались близко-близко, их лепестки больно хлестали Юльку по лицу, она хотела отвести их руками, но руки не двигались, их сковал ледяной холод, шедший от цветов. Она хотела крикнуть, но голоса не было, и она поплыла куда-то под этими ледяными цветами, чувствуя, что сама превращается такой же цветок.
Она очнулась от вкуса горечи, но горечь была приятной, потому что напиток был теплый. Юлька пила и вместе с отваром появлялись силы. Когда она смогла открыть глаза, первое, что она увидела, было лицо Фатимы. Она держала глиняную кружку и всматривалась в Юлькины глаза, словно не верила, что они открылись.
— Ну вот, — сказала она кому-то, — она вернулась. Я же говорила тебе, я же говорила, отвар поможет.
Юлька смогла, наконец, повернуть голову. И о чудо: она увидела дядю Гиви, обнявшего плачущую Фатиму.
— Девочка моя, — Гиви поцеловал Юльку в лоб, в глазах его тоже стояли слезы.
— Ну что вы все плачете? Я есть хочу, — силы вернулись к ней так же внезапно, как покинули.
Тогда она не вспомнила ни о серебристых цветах, ни о луне на утреннем небе, вспомнила лишь об угрозах Ашота.
— А Ашот не придет? — выдохнула она и почувствовала ласковую руку Гиви, вытиравшего испарину, проступившую у нее лбу при воспоминании об Ашоте.
— Не думай о нем, он больше никогда не придет, — голос Гиви звучал ласково, и страх покидал Юльку, уходил куда-то вверх, далеко-далеко, откуда, казалось, ему нет возврата.
Фатима собирала Юлькину одежду и плакала.
— Ты уезжаешь, дитя. И мы с тобой больше никогда не увидимся. Ты будешь помнить меня, радость моя? — слезы текли по ее лицу, она плакала беззвучно, и только легкая дрожь в голосе выдавала ее отчаяние.
— А та, другая, девочка? —Юлька ринулась было в комнату, где всегда сидела та, которая была… кем она была?
Фатима преградила ей путь:
— Нет никакой девочки. Это твое зеркало. А все остальное тебе приснилось, — она прижала девочку к себе, потом отстранилась и глядя в глаза повторила:
—Зеркало. Ты поняла?
—Зеркало, — едва слышно повторила Юлька и уткнулась лицом в Фатиму.
Так они стояли молча, потом Фатима развернула ее к двери.
— Иди девочка, иди, моя радость. Пусть боги, которых ты выберешь, хранят тебя.
И Юлька пошла.
Они шли с Гиви по дорожке, ведущей от дома, она в последний раз оглянулась на седую, как лунь, Фатиму, стоявшую на крылечке и глядевшую им вслед. Юлька помахала ей рукой и зашагала с Гиви навстречу другой жизни.
— Погоди, — Гиви сделал Юльке знак, чтоб она оставалась на месте и шагнул с тропинки в сторону, где в низинке, поросшей густым бурьяном, появился небольшой холмик, заваленный камнями.
— Чертополох, — вспомнила Юлька слова Гюли, глядя на куст рядом с холмиком, — эта трава называется чертополох.
Гиви постоял рядом с кустом, что пробормотал и плюнул на каменистый холмик.
Они шли по дороге, рука Гиви была сильной и теплой, и Юльке стало хорошо и спокойно.
— А зачем ты плевался? — она смотрела на Гиви, смотрела строго и требовательно, потому что знала, что плеваться нехорошо.
— Я плюнул на могилу врага, так положено, — он взглянул на девочку, встретил ее строгий взгляд и рассмеялся:
— Вот что, душа-девица, идти нам еще долго, садись-ка ты ко мне на плечи.
Так, на плечах Гиви, она вошла в новый, счастливый период ее жизни.