— Мне рассказали уже, — перебил Денис старца, — у вас нет времени.
— Ну вот и хорошо, что ты уже в курсе. Мать Юлии променяла дочь и некогда любимого мужа на вечную молодость. У тебя будет возможность на нее взглянуть. Но не сейчас.
— Юлька. Что с ней? — выдохнул Денис.
— Она пока на земле. Ее держит взаперти посланец Амекры. Ты и только ты можешь спасти ее. Если останешься жив, я расскажу тебе все остальное. Но предупреждаю, риски велики. Пятьдесят на пятьдесят – это в лучшем случае.
— Я готов. — Денис ощутил полное спокойствие и решимость. Решимость, сходную с той, которая приходила к нему в процессе написания картин, когда он после долгих поисков находил окончательное творческое решение.
— Ну что ж. Я почти не сомневался в тебе. Почти. Потому что сомнения были. Но об этом тоже потом. — Леонардо встал, одновременно соскочил с дивана и встал рядом со старцем зверь. Он смотрел на Дениса так же по-доброму, как тот, изображенный на картине, смотрел на Юльку.
— Всю информацию о том, с кем тебе придется вести поединок, тебе предоставит отец Юлии. Настоящий. Кровный.
— Он тоже здесь? — спокойствие снова покинуло Дениса, и его сердце бешено заколотилось.
Леонардо молча указал на зверя. Денис молчал. Он был не в силах что-либо спросить, потому что не мог осмыслить сказанное. Или показанное.
Старец продолжил, будто не замечая ступора Дениса:
— Он поможет тебе в этой борьбе. Но только поможет. Все главное и самое опасное должен сделать ты, иначе ничего не сработает.
Старец обвел посохом несколько кругов вокруг зверя. Круги внезапно стали видимыми, поднялись вверх и превратились в синий луч, упавший на голову спокойно стоявшего четвероногого знакомца.
Раздался слабый треск и на месте зверя возник пожилой мужчина. Седеющая шевелюра, такая же, как у Леонардо, длинная борода, серебряные нитки седых волос в густых бровях. Он взглянул на Дениса, и устало улыбнувшись, протянул ему руку:
— Гиви.
Глава 19. Анна. Капризное время
Время словно остановилось. И дело даже не том, что плотные жалюзи с внешней стороны единственного окна не пропускали света, и непонятно было темень там, за окном, или уже утро. И не в том, что она ни разу не воспользовалась водой из десятилитрового баллона с помпой, потому что ей не хотелось пить. Она не испытывала ни голода, ни жажды, ни потребности воспользоваться биотуалетом, стыдливо упрятанным неизвестными хозяевами за пластиковую ширму. Ее физиологические процессы кем-то были поставлены на паузу.
И это было, скорее, хорошо. Потому что вместе с физиологией отключилась эмоциональная сфера, и Анна могла отстраненно перебирать события последних дней в поисках причин и следствий, могла ограничиться равнодушной констатацией двух видеокамер, расположенных под потолком, без переживаний по поводу отсутствия всякой приватности. Скудный свет единственной лампочки, в принципе, не помешал бы уснуть. Не помешал бы, если б у нее было такое желание. Но потребность во сне тоже исчезла.
Она лежала на надувном матрасе, закинув руки за голову, и, кажется, за все время не переменила позы. Но руки не затекли, она не испытывала ни малейшего физического дискомфорта.
Мысль плавно скользила по поверхности недавних событий, ее ход не нарушался вмешательством эмоций. Она думала о розе. Что Денис хотел сказать этой розой, которую он вложил ей в руки на картине?
Она так негодовала по поводу этой его работы, что даже не хотела смотреть на холсты и впервые увидела картину лишь на выставке. Да и то только потому, что избежать этого было невозможно. Никто не понял бы ее отсутствия, Денис бы расстроился, а она не могла и не хотела омрачать день его триумфа. А уж о вопросах по поводу деталей замысла речи не шло совсем. Что послужило причиной ее негатива к любимому детищу Дениса? Она не знала. И решила, что об этом можно подумать не сейчас, потом.
Теперь же вертела эту злополучную розу в сознании, которое будто посылало ей сигнал: ключ здесь. Возможно, не единственный, но точно – важный. Эти рассказы Дениса о скатерти, о том, как его бабушка вышивала эти розы, а он сидел рядом и слушал ее рассказы о детстве, о том, как няня учила ее вышивать, о том как ее наказывали лишением десерта, если она не выполняла норму. Нужно было заполнить канву каким-то числом лепестков – тут память Анны дала сбой – она помнила только, что Денис называл точное количество лепестков, которые должна была ежедневно вышивать девочка, которая выросла и стала ему бабушкой.
Эти Дэнькины рассказы так хорошо ложились на ее собственные воспоминания о рождении пледа в умелых руках Софико, что она многое понимала раньше, чем он успевал проговорить. Денис поражался этому. Ах ты, ведьмочка моя, – приговаривал он, уткнувшись в ее волосы и жадно вдыхая их запах. Она смеялась над этой его привычкой, говоря, что он вынюхивает ее тайные мысли.