Глаза ее заволокло мутной пеленой, которая постепенно превращалась в прозрачные волны, из которых росли серебристые цветы. Где она видела их? Где?
Анна точно помнила, что цветы ей знакомы, но откуда? Тут ее память отказывала. Цветов становилось все больше, они росли и смыкались над ее головой сплошным покровом. Ей стало страшно, словно этот покров окончательно отрезал ей выход в привычный родной мир, который вроде и был тут рядом – только руку протянуть, но, нет, цветы уводили ее прочь, уводили неизвестно куда.
— Ах, если бы кто-то смог раздвинуть их, пока они не срослись в сплошную кровлю, — эта мысль прорвалась сквозь уже затуманенное сознание, и вдруг Анна вспомнила. Лицо. Лицо Степана Аркадьича, киоскера с привокзальной площади. Он, это он тогда раздвинул такие же цветы, и морок исчез. Исчез, чтобы вернуться через несколько лет?
Она сделала над собой усилие и, сама не понимая зачем, стала очень настойчиво воссоздавать в памяти облик старичка. Вот он раздвигает цветы, вот он зовет ее по имени, вот она наконец различает его лицо, пьет воду из пластиковой бутылки…
Она так осязаемо представила ту ситуацию, что почувствовала на груди мокрую блузку, как тогда, когда Степан Аркадьич поил ее и, поторопившись, пролил воду. Она дотронулась рукой до груди и ощутила, что футболка в этом месте и впрямь стала влажной. В тот же момент морок рассеялся, цветы исчезли, вместе с ними ушла дурнота. Она вновь сидела в той же комнате.
Лишь Эдуард, сидевший напротив, похоже, был без сознания. Его тело медленно сползало со стула, и в конце концов шмякнулось на пол с глухим звуком.
Анна вскочила, подбежала к двери, но дверь, конечно же, была заперта. Кнопка электронного замка на выход не срабатывала.
— У него должна быть карта, — сообразила Анна.
Но обыскать бесчувственное тело Эдуарда она не решалась. Слишком велика вероятность, что он проснется, и тогда ее шанс выбраться отсюда, и так мизерный, исчезнет, не оставив никакой надежды.
Она мысленно прокрутила все возможности: сломать дверь – не под силу, разбить окно невозможно, противоударное стекло, продублированное металлической решеткой. Остается только одно: несмотря на риск, обыскать это бесчувственное пока тело.
Эдуард лежал на боку, было непонятно жив ли он. Анна нащупала пальцем сонную артерию. Исправное биение пульса говорило о том, что надо торопиться, потому как он может очнуться в любой момент.
Она проверила все карманы, до которых смогла добраться. Карточки не было. Остался карман на джинсах, обыскать который она могла, только перевернув тело на другой бок. Она понимала, что при этом Эдуард точно проснется. Уже видно было, как розовеют его побледневшие в обмороке губы, как уходит бледность лица.
Долго колебаться Анна не стала.
— Лучше ужасный конец, чем ужас без конца, — сказала она себе, после чего вытащила из заднего кармана своих джинсов оставшуюся там полуудавочку – ошейник Азора, который позволял менять объем в зависимости от ситуации. Он мог свободно болтаться на шее собаки, а мог быть затянут до тесного соприкосновения с шеей.
Анна на секунду задумалась, затем сняла ограничитель с ошейника. Теперь его можно было легко затянуть до полного смыкания противоположных концов.
Затаив дыхание, она бережно приподняла голову Эдуарда и надела на него ошейник. Красный шнур ошейника на беззащитной шее Эдуарда выглядел зловеще, и Анна на секунду усомнилась в своих действиях. Но только на секунду.
Она перевернула тяжелое тело на другой бок, и карточка вывалилась из кармана на пол.
Это была свобода! Замок тихо пискнул, Анна нажала на рукоятку двери, дверь поддалась, и тут сильная рука обхватила ей горло. Анна видела перед собой согнутый локоть и даже не пыталась сопротивляться. То, что силы несоизмеримы, было понятно так же, как то, что дважды два четыре.
Эдуард расслабился и ослабил захват, ослабил на самую чуточку, на миллиметр. Анна исхитрилась проскользнуть чуть вниз, и впилась зубами во внутреннюю поверхность локтевого сгиба.
Эдуард зарычал. Рычит как зверь, – промелькнула мысль у Анны.
Они кружились по комнате, словно скованные. Эдуард пытался высвободить свою руку, но Анна держала ее намертво. Она вдруг почувствовала, что ее челюсти налились необычной силой, и поняла, что Эдуард не сможет их разжать. Свободной рукой он изо всех сдавливал скулы Анны, но ее хватка не ослабевала.