У ее губ оказалось горлышко прозрачной пластиковой бутылки, она пила захлебываясь, жадно, быстро, вода проливалась на блузку, но Юлька не обращала на это внимания — она пила, пока не ощутила, что вымыла, выгнала все частички ядовитого кома, и только тогда увидела своего спасителя.
Щуплый старичок в старомодных очках встревоженно спрашивал: «Вам плохо, девушка? Девушка-а-а?» Голос его доносился откуда-то издалека, Юлька слышала слова, но не очень понимала смысл вопроса. Плохо ли ей... Лицо его показалось смутно знакомым, но кроме этого полуузнавания своего спасителя помутившееся сознание Юльки не подавало ей никаких знаков. Где она, что с ней, и откуда взялись эти ядовитые серебряные цветы...
И лишь поднявшись с помощью старика на ноги, Юлька еще раз взглянула ему в лицо и мгновенно узнала — киоскер с привокзальной площади, милый дедуля, у которого она старшеклассницей каждое утро покупала газеты для Софико. Они даже стали здороваться, словно старые знакомые. А потом покупка газет потеряла актуальность, и Юлька не вспоминала о нем до этого момента.
И вместе с этим воспоминанием тут же стало на свои места все остальное – родимая площадь, цыганка, дурацкое предсказание, и, самое главное — луна. Луна — вот чем цыганка напугала Юльку в буквальном смысле до потери пульса.
— А серебристые цветы, голубушка — результат элементарной гипоксии, — зло сказала самой себе Юлька, но оказалась, что произнесла она это вслух.
Старичок радостно улыбнулся:
— Ну, если дошло до медицинских терминов, думаю, с вами все в порядке. Но все же позвольте вас проводить.
Безвольные отнекивания Юльки не возымели результата, и вот они уже под руку подходили к ее дому, и ей уже было известно, что зовут ее спасителя Степан Аркадьич, что по профессии он врач-невропатолог, но давно на пенсии, что прессу продает с удовольствием, что зарплата у него сдельная, и что по заработку он опережает всех известных ему коллег, и что сумма эта кратно превышает его врачебную пенсию. И каким он был высокооплачиваемым специалистом, и что работал он кремлевской больнице, поэтому и квартиру получил в этом районе.
Он успел рассказать и о том, что его младшая дочка — Юлькина ровесница, и о ее пионерском детстве, и о том,как она любила их совместные походы в кинотеатр, вот в этот, «Пионер» , который располагается в Юлькином доме, а сам он живет в следующем.
И какие хорошие показывали приключенческие фильмы, они всегда ходили в воскресенье на дневной сеанс, и как они нравились его дочке, той самой, младшей, вашей, Юлечка, сверстнице, это были хорошие фильмы, где в увлекательных перипитиях борьбы добра со злом всегда в конце концов побеждало добро, а это так нужно взрослеющим душам, а сейчас вот таких фильмов нет, Голливуд, да, тоже вроде бы торжество правды, но все опошлено, никакой романтики, Юлечка, вы помните...
Юлька вежливо кивала, покорно дала свой телефон, записала номер Степана Аркадьича. Она не стала возражать насчет того, что ее записали в ровесницы дочери с пионерским детством, хотя эпоху пионерии Юлька не застала просто по возрасту.
Она не пригласила его войти, она ничего не сказала в ответ на его филиппики в адрес старых фильмов, она не сказала, что никогда не была пионеркой, никогда не ходила на дневной сеанс в кинотеатр «Пионер», никто не покупал ей пломбир за девятнадцать копеек, никто не боялся, что она заболеет ангиной. Она не была пионеркой, она не была кинозрительницей, она не была его соседкой, не знакомилась с его дочкой, и сама она, Юлька, ничьей дочкой не была.
Она не хотела говорить. Она не хотела помнить. Не хотела. Но цыганка с ее луной зацепила и вытащила на поверхность ее, Юлькиного, сознания то, что она так старательно, так тщательно утрамбовывала. И думала, что утрамбовала так, что не осталось ничего, что могло бы ожить. Ведь заталкивала в самые отдаленные, тупиковые ответвления лабиринта собственной памяти, чтобы ничего, никогда, ни при каких обстоятельствах ...
И вот оказалось, что достаточно нелепой, случайной встречи, случайных слов немытой цыганской девочки, чтобы все ее построения рассыпались, и она вновь оказалась лицом к лицу с беспощадным знанием: она — никто.
Глава 3.1. Анна. Кто я и откуда
Вернувшись с очередной прогулки с Чучей, Анна сказала себе, что лучший способ избавиться от власти тягостных воспоминаний — взять власть над ними. Вспомнить все. И попытаться выяснить все, что только возможно.
Ее охватил страх. Было страшно, потому что прежняя попытка, предпринятая после встречи с цыганкой, не привела ни к чему, кроме нервного срыва. Она села на диван, все еще колеблясь, стоит ли бередить старые раны, если гарантий, что она хоть что-то выяснит о своем прошлом, нет никаких. Но Чуча, такой большой и теплый, так ласково прижался к ней мохнатым боком, что страх вдруг уступил место сначала спокойствию, а потом и уверенности, что надо сделать этот шаг.