— Алмаз!.. — позвала она негромко, и Алмаз поднял голову. Его лицо было по-прежнему круглым и румяным, как персик, но скулы стали массивнее, а в глазах пряталась невысказанная печаль.
— Я не хотел ранить его чувства, — сказал он. — Но…
— Если уж твой отец решил устроить праздник, он будет стоять на своем, — вздохнула Тьюли, опускаясь на табурет рядом с его стулом, стоявшим перед высокой конторкой. Их голоса были очень похожи — высокие и звучные, — и в обоих слышалась одинаковая глубина, одинаковая сдержанная грусть.
— Я не могу, мама!.. — начал Алмаз и, запнувшись, продолжал торопливо: — Я действительно не хочу ни веселиться, ни танцевать. Неужели он этого не понимает?
— Но он думает о тебе, — кротко, с любовью возразила Тьюли. — Отец хочет, чтобы ты нашел себе невесту.
— Мне не нужна невеста.
— Я знаю.
— Все дело в…
— Все дело в музыке, — сказала наконец Тьюли.
Алмаз кивнул.
— Милый мой! — воскликнула Тьюли с неожиданной страстью в голосе. — Милый мой, ты не должен отказываться от того, что любишь! Для этого нет никаких причин!
Вместо ответа Алмаз взял ее руку, поднес к губам и поцеловал. Некоторое время они сидели рядом и молчали, потом юноша заговорил.
— Некоторые вещи просто не сочетаются между собой. Никак не сочетаются, и все тут!.. Я знаю — они должны, но почему-то ничего не выходит. Наконец-то я это понял. Когда я уходил от мастера, мне казалось, я смогу делать все, что захочу — заниматься магией, сочинять музыку, быть добрым сыном, любить Розу… Но из этого так ничего и не получилось. Эти вещи не смешиваются, как не смешиваются масло и вода.
— Ты ошибаешься, — мягко возразила Тьюли. — Ты еще молод и не знаешь, как все в мире связано между собой, перепутано…
— Быть может, так оно и есть — для женщин. Но я… я просто не могу, не умею делить свое сердце между одним, другим, третьим. Душа должна быть цельной, — повторил он слова мага, — а у меня…
— Это у тебя-то не цельная душа? У тебя, который оставил магию только потому, что знал: если ты этого не сделаешь, то когда-нибудь предашь ее — предашь все, чему посвятил жизнь!
Слова матери потрясли Алмаза. Он даже вздрогнул, но ничего не возразил.
— Чего я не пойму, — добавила Тьюли, — это почему ты оставил музыку.
— По той же причине. Для музыки тоже нужна цельная душа. Я не могу играть на арфе сразу после того, как торговался с продавцом мулов. Я не могу исполнять древние песни о героях и прикидывать, сколько надо заплатить сборщикам орехов, чтобы они не ушли от нас к Лаубау! — На этот раз его голос чуть заметно вибрировал, а вместо печали в глазах вспыхнул гнев.
— И поэтому ты сам себя заколдовал, — с горечью покачала головой Тьюли. — Совсем как волшебник, у которого учился. Ради собственной безопасности ты привязал себя к мулам, торговцам, сборщикам орехов и вот к этому… — она небрежно и резко ударила по раскрытым конторским книгам со списками поставщиков и покупателей. — Ты наложил на себя заклятие тишины, сын!
После долгой паузы, юноша спросил:
— Но что еще я мог сделать?
— Этого я не знаю, милый. Я тоже хочу, чтобы тебе ничто не угрожало. Твой отец очень гордится тобой, и мне приятно видеть его счастливым, но я хочу, чтобы ты тоже был весел и счастлив. И не страдал… Не знаю, сынок, наверное, ты и прав. Наверное, мужчины действительно устроены так, что для них может существовать только что-то одно. И все же мне очень жаль, что больше я не слышу твоих песен.
Слезы покатились по щекам Тьюли. Они обнялись, и Алмаз, гладя мать по густым, блестящим волосам, попросил у нее прощения за резкие, жестокие слова и добавил, что она — самая добрая мама на свете. Потом Тьюли ушла, но, прежде чем покинуть комнату, она обернулась и сказала:
— Пусть у отца будет праздник, Ал. Пусть и у тебя будет праздник, хорошо?
— Хорошо, — ответил Алмаз, чтобы успокоить ее.
Золотой взял на себя все заботы о пиве, угощении и фейерверках, предоставив Алмазу нанять лучший бродячий оркестр.
— Разумеется, я приведу всех своих музыкантов, — сказал ему Тари. — Нужно быть дураком, чтобы упустить такой шанс! На праздник, который устраивает твой отец, сбегутся все флейтисты, сколько их есть на Западном Хавноре — и просить никого не понадобится.
— Можешь передать им, что плату получат только твои люди.
— О-о, они соберутся не ради денег, а ради славы, — надменно сказал арфист — высокий худой мужчина лет сорока с длинным, выпяченным подбородком и бельмом на глазу. — Кстати, не хочешь ли и ты сыграть с нами? До того, как ты ударился в торговлю и начал зашибать деньгу, ты неплохо справлялся и с арфой, и с дудкой. Да и голос у тебя должен быть что надо, если только ты над ним работал.
— Не знаю, вряд ли… — Алмаз покачал головой.
— Я слышал, девчонка, которая тебе нравилась — ведьмина Роза, — странствует с Лэбби. Они, конечно, тоже появятся…
— Ладно, увидимся на празднике, — перебил его Алмаз и отошел — высокий, красивый и безразличный.
— Парень-то стал чересчур важным, не хочет даже поболтать со старым приятелем, — пробормотал Тари ему вслед. — А ведь это я научил его всему, что должен знать настоящий арфист. Впрочем, богатым эта наука все равно ни к чему…
Злорадное ехидство Тари ранило Алмаза неожиданно глубоко, и от мыслей о предстоящей вечеринке он даже потерял аппетит. Какое-то время он надеялся, что заболеет и не сможет присутствовать на празднике, но когда настал назначенный день, Алмаз как ни в чем не бывало принимал гостей. Его присутствие не было таким заметным, таким очевидным, таким бьющим в глаза, как присутствие его отца, но все же он улыбался и танцевал, как все. Его приятели детства тоже пришли; казалось, половина из них успели связать себя брачными узами с другой половиной, однако это не было помехой для легкого флирта, и рядом с Алмазом неотлучно находилось несколько прелестных особ женского пола.
Он выпил немало превосходного пива с пивоварни Геджа и обнаружил, что вполне способен слушать музыку, особенно если под нее танцевать и при этом переговариваться и шутить с друзьями. Поэтому Алмаз сначала станцевал со всеми прелестными девушками по очереди, а потом стал хватать тех, кто подворачивался под руку; подворачивались же ему все одни и те же, ибо незамужние красотки ходили за ним буквально по пятам.
Из всех праздников, что когда-либо устраивал Золотой, самым грандиозным был, без сомнения, этот — с танцевальным павильоном, воздвигнутым на деревенском лугу неподалеку от его дома; со специально натянутым шатром, в котором пожилые гости могли посидеть за столами и насплетничаться всласть; с подарками для детей; с бродячими кукловодами и жонглерами, некоторые из которых были наняты заранее, а некоторые явились без приглашения в надежде перехватить несколько медяков и угоститься бесплатным пивом. Впрочем, странствующих артистов притягивал любой праздник. Но здесь и незваным музыкантам были рады.
На холме под раскидистым дубом, где собралась небольшая группа людей, сказитель исполнял под аккомпанемент гудящей волынки песню о подвиге Повелителя Драконов. Оркестр Тари, состоявший из арфы, маленькой флейты-пикколо, скрипки и барабана, удалился, чтобы немного отдышаться и промочить горло, и на эстраду танцевального павильона тут же поднялась новая группа музыкантов.
— Эй, это же ребята Лэбби! — воскликнула очередная деревенская красавица. — Пойдем, послушаем… В наших краях лучше музыкантов не сыщешь!
Лэбби — очень светлокожий молодой парень, одетый безвкусно и вызывающе — играл на двойном деревянном рожке. Кроме него в оркестре были альтист, барабанщик и Роза, которая играла на флейте. Сначала они исполнили лихой, зажигательный танец, оказавшийся слишком быстрым для некоторых гостей, успевших уже порядком осоветь от выпитого пива. Только Алмаз и его партнерша так и не вышли из круга. Когда — взмокшие, задыхающиеся — они наконец закончили танец, гости одобрительно завопили и захлопали в ладоши.