Блэар посветил фонарем в том направлении, куда указывал ствол пушки. Там, где он недавно стоял, прямо у него за спиной из угольной опоры торчал стальной стержень в дюйм толщиной, вонзившийся в уголь так глубоко, что его оказалось невозможно даже раскачать. Если бы Блэар не споткнулся и не нагнулся за шляпой, он бы сейчас висел, пригвожденный, на этом стержне и истекал кровью. Родиться в Уигане и здесь же и погибнуть. «Смешно, — подумал Блэар. — Покинуть родину, объехать весь мир и вернуться назад, чтобы угодить в подобную ловушку». Перочинным ножом он отрезал кусок от одного из протянутых по полу шнуров. Он оказался сделанным из плотной хлопковой нити, точно такой же, какие применяются для изготовления фитилей и запальных шнуров.
Послышались звуки воды, размеренно, как часы, капающей с кровли в гладкую, с расходящимися кругами поверхность лужи на дне штольни: к Блэару вернулся слух.
Никогда раньше не испытывал он такого панического страха при мысли о возможности оказаться заживо погребенным под землей. Блэар стоял в штольне, чуть было не ставшей его могилой, и чувствовал, как от пережитого ужаса мороз пробирает его по коже.
Была уже полночь, когда Блэар добрался до гостиницы. Он сорвал с себя рубашку. Вдоль ребер шел красный след от ожегшего его штыря.
Блэар стянул промокшую одежду, налил себе бренди и подошел к окну. Улица была погружена в черноту, кое-где перемежаемую желтым светом фонарей, отражавшихся в мокром камне мостовой и стен. Вверх по Уоллгейту медленно, словно во сне, двигался полицейский в шлеме и плаще-накидке. Блэар всмотрелся в пространство позади лавок. Но ни блеска металлической обивки клогов, ни стука самих клогов не было ни видно, ни слышно.
Западня — штука анонимная. Пружинное ружье мог установить кто угодно. Записи в дневнике Мэйпоула и высота, на которой в штольне были сделаны свежие зарубки на стенах, указывали на Джейксона. Использование же шнура от зарядов и коварство самой западни позволяли предположить, что это дело рук Смоллбоуна — человека, державшего на дому целую фабрику по изготовлению подрывных зарядов. Смоллбоун, как бывший браконьер, должен быть знаком с пружинными ружьями.
Но этими двумя список возможных кандидатов не исчерпывался. Джордж Бэтти тоже когда-то браконьерствовал; теперь же ему очень не хотелось, чтобы официальное расследование возобновилось. И кто вообще, как не Леверетт, указал Блэару на эту шахту? Доказательств у Блэара не было никаких. Покушаться на него мог кто угодно, даже Общество трезвости или уиганский городской духовой оркестр.
Блэар пощупал свежий рубец. Ранение доказывало только одно: пора уезжать.
Глава двадцать третья
В скобяной лавке Блэар приобрел «железнодорожного попутчика» — так назывался прочный дорожный чемодан, обшитый американским брезентом, — а заодно веревку, банные полотенца, металлический стержень длиной в четыре и диаметром в один дюйм, пару гаечных ключей и фунт пороха. Он обратил внимание, что на полке магазина стояли взрывобезопасные шахтерские лампы, но покупать не стал. После этого Блэар отправился в имение «Хэнни-холл», свернув по дороге, чтобы заехать в «Дом для женщин».
На этот раз он подошел к похожему на игрушечный замок дому со стороны сада. Через высокие окна ему было видно, как по лестнице — кто вниз, кто вверх — двигались одетые в серые форменные платья тени, торопившиеся на занятия или на молитву; вся эта картина очень напоминала птичий переполох в каменной голубятне. Сырая погода расчистила скамейки на улице возле дома. На длинном склоне лужайки, что занимала пространство между домом наверху и живой изгородью внизу, не было никого, даже садовника.
Только с ближней стороны изгороди виднелась одинокая миниатюрная, легко узнаваемая фигурка. Шарлотта Хэнни, в черном платье и кожаных рукавицах, снова занималась подрезкой роз. Ее широкополая шляпа пропиталась висевшей в воздухе влагой, медные пряди волос прилипли к щеке. Лес и садовую часть участка разделяло пространство шириной ярдов в двадцать. Блэар понимал, что Шарлотта его видит, хотя она даже не смотрела в его сторону. Свежий рубец на груди Блэара взывал о сочувствии и покое, однако у Блэара было ощущение, что Шарлотте Хэнни незачем знать ни о каких его слабостях.
— Им когда-нибудь удается цвести? — спросил он. — По-моему, самое большое удовольствие вам доставляет возможность их обрезать.
Шарлотта даже не посмотрела на него. Розовый сад как нельзя лучше соответствовал ей именно потому, что в нем не было ни одной розы. «В таком саду розы должны были бы быть розового цвета, как лица у англичан, — подумал Блэар. — Но если бы они здесь появились, Шарлотта, скорее всего, отсекла бы им головы». С садовыми ножницами с острыми, изогнутыми лезвиями Шарлотта Хэнни напомнила Блэару одну из тех женщин — участниц Французской революции, — которые с удовольствием прислуживали мадам Гильотине. Платье ее блестело от влаги, как если бы она провела в саду все утро, хотя в стоявшей поперек дорожки корзине лежало лишь несколько срезанных стеблей. «Если бы не ее бледность и привычка постоянно хмурить брови, — подумал Блэар, — Шарлотта могла бы показаться не совсем уж непривлекательной; впрочем, и паук мог бы быть очень симпатичным насекомым, если бы не его жало».
— Я вас разве не предупреждала, чтобы вы больше здесь не показывались? — спросила Шарлотта.
— Предупреждали.
Она отхватила длинную лозу с красными шипами. Держа в одной руке отрезанный прут, в другой ножницы, Шарлотта выпрямилась.
— Собираетесь выпороть меня, кастрировать или то и другое вместе? — поинтересовался Блэар.