Протяжный мяв у заднего крыльца отрывает меня от дум. Я открываю дверь и впускаю Лютика, старого облезлого кота Прим. Новый дом ему почти так же не по нутру, как и мне, поэтому он всегда норовит улизнуть оттуда, когда моя сестра в школе. Мы с котом никогда особенных чувств друг к другу не питали, но теперь у нас есть общие интересы. Я кидаю ему кусок бобрового сала и даже слегка почёсываю ему за ухом. «Ну ты и урод! — говорю. — Сам, небось, знаешь?» Лютик тыкается мне в ладонь, выпрашивая ещё ласки, но нам уже пора идти. «Давай, двигай», — говорю я и сгребаю его одной рукой, другой хватаю свою охотничью сумку и всё это вытаскиваю на улицу. Кот вырывается и исчезает под кустом.
Под ногами скрипит шлак. Мои шикарные туфли жмут в носке. Срезаю проходы между домами и, пробравшись огородами, в считаные минуты попадаю прямёхонько к дому Гейла. Его мать, Хазéлл, стоит в кухне, склонившись над раковиной, но заметив меня через окно, вытирает руки о фартук и исчезает, чтобы открыть дверь.
Мне нравится Хазелл. Уважаю таких. Взрыв, убивший моего отца, отнял жизнь и у её мужа, оставив на её попечении троих детей. Четвёртый вот-вот собирался появиться на свет. Меньше, чем через неделю после родов Хазелл уже утюжила улицы в поисках работы. Шахты исключались — какие могут быть шахты с маленьким ребёнком, требующим постоянного присмотра? Ей удалось подрядиться стирать бельё для некоторых зажиточных торговцев в городе. В четырнадцать лет Гейл, старший из сыновей, стал основным добытчиком в семье. Он к тому времени уже был записан на тессеры, что давало семье право на дополнительный скудный паёк зерна и масла. В обмен на это в барабане, решающем, кто будет трибутом на Играх, лежали лишние билеты с его именем. Больше того — уже тогда у него отлично получалось ловить всякое зверьё. И всё равно, его стараний было недостаточно, чтобы прокормить семью из пятерых человек. Поэтому Хазелл продолжала до костей обдирать пальцы о стиральную доску. Зимой её руки краснели и трескались так, что из них почти постоянно сочилась кровь. Так бы продолжалось и посейчас, если бы моя мать не изобрела для Хазелл специальную мазь. Хазелл и Гейл твёрдо решили сделать всё, чтобы остальные дети — двенадцатилетний Рори, десятилетний Вик и крошка, черырёхлетняя Пози, — никогда не были вынуждены брать тессеры.
Хазелл улыбается при виде добычи. Поднимает бобра за хвост, прикидывая, на сколько тот потянет.
— Отличное жаркое выйдет! — Не в пример Гейлу, она не делает из моих охотничьих трофеев проблемы.
— Шкура тоже хороша, — отвечаю. С Хазелл так здорово! Мы обсуждаем достоинства добытой дичи — совсем как в старые времена. Она наливает мне горячего травяного чаю, и я с благодарностью обхватываю чашку скрюченными от холода пальцами. — Знаешь, когда я вернусь с Тура, то, думаю, начну иногда брать с собой в лес Рори. После школы. Буду учить его стрелять.
Хазелл кивает.
— Неплохо придумано. Гейл тоже непрочь его поднатаскать, но у него только и времени, что по воскресеньям. А мне сдаётся, что их он предпочитает проводить с тобой.
Румянец заливает мои щёки, как я ни стараюсь держать себя в руках. Вот ещё, глупость какая. Никто не знает меня лучше, чем Хазелл. Ей-то точно известно, чтó связывает нас с Гейлом. Уверена, что многие думали, будто наша с Гейлом свадьба — дело решённое, хотя мне это даже в голову никогда не приходило. Но то было до Игр. До того, как мой напарник-трибут, Питер Мелларк, во всеуслышание признался, что по уши влюблён в меня. Этот роман стал основой нашей стратегии выживания на арене. Вот только для Пита это была не только стратегия. Чем она была для меня, я так ещё и не разобралась. Но уж что я знаю точно — Гейлу вся эта история причинила страшную боль. При мысли о том, что в Туре Победы нам с Питом вновь придётся прикидываться влюблённой парой, у меня начинает ныть в груди.
Я, обжигаясь, проглатываю чай и вскакиваю из-за стола.
— Я лучше пойду. Приведу себя в порядок, чтобы не стыдно было показаться перед камерами.
Хазелл обнимает меня.
— Там будет столько прекрасной еды... Ты уж всего как следует наешься!
— Конечно, — бормочу я, — обязательно.
Моя следующая остановка — это Котёл, где я обычно продавала часть своих охотничьих трофеев. Много лет назад здесь был угольный склад, но потом его забросили, помещение опустело, и в нём стали сходиться для нелегальной торговли и обмена, а вскоре здесь расцвёл самый настоящий чёрный рынок. И если это центр сосредоточения преступного элемента, то, думаю, здесь мне самое место: охота в лесах, окружающих Дистрикт 12 является нарушением по крайней мере дюжины разных законов и карается смертью.
Знаю, что я вечная должница постоянных посетителей Котла, хотя они никогда об этом даже намёком не обмолвились. Гейл рассказал мне, что Сальная Сэй, старуха, торгующая горячим супом, начала сбор денег для того, чтобы спонсировать меня и Пита, когда мы были на Играх. Сначала предполагалось, что всё это мероприятие — только для Котла, но другие люди прознали о нём и тоже присоединились. Не знаю, сколько они насобирали. Цена каждого подарка на арене запредельна. В чём не сомневаюсь, так это в том, что их дар определил — жить мне или умереть.
Как-то странно открывать тугую дверь рынка с пустой охотничьей сумкой — обменивать нечего, зато карман чуть не рвётся от тяжести монет. Я стараюсь охватить как можно больше торговых точек, там приобретаю кофе, здесь — бобы, яйца, пряжу, масло... После небольшого раздумья покупаю три бутылки самогона у однорукой женщины по прозвищу Оторва. Она — жертва аварии в шахте, но умудрилась остаться в живых.
Самогон не для моей семьи. Он — для Хеймитча, нашего с Питом наставника на Играх. Он угрюмый, грубый и почти постоянно пьян. Но работу свою он выполнил хорошо, и даже лучше, чем просто хорошо, потому что впервые за всю историю победителями были признаны два трибута одновременно. Так что каким бы он ни был, я ему тоже по гроб жизни обязана. Этот самогон — про запас. Несколько недель назад у Хеймитча закончилась выпивка, а новую купить было негде. И тогда с ним случился страшный припадок: он трясся и орал так, что кровь стыла — ему наяву виделись какие-то жуткие кошмары. Перепугал Прим до смерти, да и для меня зрелище было не из весёлых. С тех пор у меня в заначке всё время был запас выпивки на подобный случай.
Крей, наш шеф миротворцев, хмурится, видя меня с бутылками. Он уже в годах, несколько скудных серебряных прядей зачёсаны набок над багровой физиономией.
— Эй, а эта штука для тебя не крепковата, а, барышня? — Ещё бы ему не знать. Из всех моих знакомых Крей самый большой пропойца, кроме, разумеется Хеймитча.
— А, да это для лекарств, что мама составляет, — безразлично говорю я.
— Да, эта штуковина сходу убьёт любую заразу! — и он впечатывает в прилавок монету, требуя бутылку и для себя.
Подойдя к месту, где торгует Сальная Сэй, я залезаю на табурет у прилавка и заказываю миску супа. На вид он — как жиденькая каша из размятой тыквы и раскисших бобов. Пока я ем, подходит миротворец Дариус и тоже покупает миску супа. Он хоть и из блюстителей порядка, но мне он нравится. Никогда не строит из себя великую шишку, любит весёлое, острое словцо. Ему где-то за двадцать, но выглядит он ненамного старше меня. Есть что-то в его улыбке, в рыжих, торчащих во все стороны вихрах такое, что делает его похожим на пацана.
— А ты почему не в поезде? — спрашивает он.
— Они приедут за мной около полудня, — говорю.
— Чё-то ты выглядишь не очень, — говорит он громким шёпотом. Невольно улыбаюсь его поддразниваниям, хотя мне не до веселья. — Может, хоть ленту в космы вплети, а? — Он дёргает меня за косу, и я шлёпаю его по руке.
— Не волнуйся. После того, как они со мной управятся, меня мать родная не узнает.
— Ну и хорошо. Надо всем показать, что и наш маленький дистрикт не лыком шит, мисс Эвердин. Хм-м! — Он в притворном неодобрении трясёт головой в сторону Сальной Сэй и уходит к ожидающим его друзьям.
— Тогда гони мой суп обратно! — кричит Сальная Сэй ему вслед, но при этом хохочет, так что ясно: всё это не всерьёз. — Гейл — он будет тебя провожать? — спрашивает она уже у меня.