– Эта песня посвящалась моему другу миссис Гаррисон.
Люди стали просить ее спеть еще. Дин улыбнулся. Блу облегченно вздохнула. Райли зажала губами медиатор, настроила гитару и без всякого уважения к авторским правам или секретности, всегда окружавшей выпуск нового альбома Пэтриота, запела «Плачь со мной», одну из песен, над которой он работал в коттедже. Джек задыхался от радости и гордости. Под конец, когда толпа устроила овацию, она спела песню Моффатов «Мрачный и грязный». Джек неожиданно понял, что выбор песен скорее основывался на ее умении брать аккорды, чем на красоте музыки или стихов.
На этот раз, закончив песню, она просто поблагодарила присутствующих и отдала гитару, несмотря на все просьбы продолжать концерт. Как всякий великий исполнитель, она оказалась достаточно умна, чтобы оставить публику неудовлетворенной и желающей большего.
Дин добрался до нее первым и стоял сбоку, когда люди стали подходить и осыпать ее похвалами. Райли боялась поднять глаза. Миссис Гаррисон выглядела такой самодовольной, словно пела вместо Райли. Блу сияла, как новенькая монетка, а Эйприл безудержно смеялась. Райли не смотрела на отца. Он вспомнил е-мейл, посланный Дину, когда пытался понять, почему она не соглашается петь в его присутствии.
– Догадайся сам, – ответил тогда Дин.
В то время он посчитал, что Райли боится потерять его любовь, если будет плохо петь, но сейчас он лучше понимал дочь. Она прекрасно знала цену своему голосу и хотела совсем другого.
Кое-кто из толпы открыто пялился на Джека. Одна женщина достала фотоаппарат. Другая робко подобралась к нему:
– П-простите, но... вы не Джек Пэтриот?
Дин предвидел, что сейчас произойдет, поэтому поспешил подойти к отцу.
– Может, оставите его в покое?
Женщина покраснела.
– Я просто не поверила, что это он. Здесь, в Гаррисоне! Что вы здесь делаете, мистер Пэтриот?
– Это славный город.
Он глянул поверх ее головы и увидел, что Райли уже стоит между Нитой и Блу.
– Джек – мой друг. Он гостит у меня на ферме, – пояснил Дин. – И больше всего в Гаррисоне ему нравится возможность побыть одному.
– Конечно, я понимаю.
Дину каким-то образом удалось удержать на расстоянии самых любопытных зевак. Блу и Эйприл повели Ниту к машине. Дин подтолкнул Райли к отцу и исчез, не оставив ей иного выбора, кроме как подойти ближе. Девочка выглядела такой встревоженной, что сердце Джека заныло. Что, если он ошибается?
Но гадать не было времени.
Он чмокнул ее в макушку. От нее пахло именинным тортом.
– Ты молодец. Здорово пела. Но мне нужна дочь, а не малолетняя хиппи, мечтающая стать рок-звездой.
Райли резко вскинула голову. Джек затаил дыхание. Ее глаза превратились в озера неверия.
–Пра-авда? – выдохнула она.
Они далеко продвинулись этим летом. Но единственный ложный шаг мог все испортить.
– Не подумай, будто я не хочу, чтобы ты пела, – решение зависит только от тебя. При этом ты должна твердо знать одно: у тебя изумительный голос, но твои друзья – это люди, которые будут тебя любить, даже если не сможешь взять ни единой ноты, – пояснил он и, помедлив, добавил: – И я тоже вхожу в их число.
Ее темно-карие глаза, так похожие на его собственные, широко раскрылись.
– А еще Дин и Эйприл, – продолжал Джек. – Блу. Даже миссис Гаррисон.
Он слишком спешил, но нужно было убедиться, что она поняла.
– Совсем не обязательно петь, чтобы заслужить чью-то дружбу. Или любовь.
– Ты знаешь, – прошептала она. Он сделал вид, что не понял.
– Я слишком долго был в шоу-бизнесе и много повидал.
Теперь она заволновалась.
– Но я все же могу петь для людей, правда? Когда научусь лучше играть на гитаре.
– Только если захочешь. И если не позволишь никому судить о себе исключительно по голосу.
– Обещаю.
Он обнял ее за плечи и привлек к себе.
– Я люблю тебя, Райли.
Ее щека прижалась к его груди.
– Я тоже люблю тебя, па.
Она впервые сказала это отцу. Взявшись за руки, они пошли к машине.
– Не могли бы мы поговорить о моем будущем? – робко спросила Райли. – Не о пении. О школе, о том, где я буду жить, и все такое.
Теперь Джек точно знал, что нужно делать.
– Поздно! – мрачно провозгласил он. – Я уже все решил.
Былая настороженность застыла в глазах девочки.
– Это несправедливо! – запротестовала она.
– Я твой отец, значит, я принимаю решения. Жаль, что придется огорчить тебя, но, как бы ты ни умоляла, я и близко не подпущу свою единственную дочь к тетушке Гейл и Тринити.
– Правда? – ахнула девочка.
– Детали плана еще не до конца ясны, но мы летим в Лос-Анджелес вместе. Найдем тебе хорошую школу. Не пансион. Я хочу, чтобы ты была рядом. Должен же отец присматривать за дочерью. Наймем экономку, которая понравится нам обоим, чтобы с тобой кто-то оставался, когда мне придется уезжать в турне. Иногда ты сможешь видеться с Эйприл, над этим я пока работаю. Ну, что ты думаешь?
– Думаю... думаю, что это здорово!
– Вполне согласен.
Садясь в машину, он улыбнулся себе под нос. Рок-н-ролл способен сохранить молодость любому, но все же стать наконец взрослым – тоже совсем неплохо.
Глава 24
Блу прибыла на ферму через час. Она успела переодеться в простой белый топ и новые шорты хаки, и то, и другое, как ни странно, вполне по размеру. Дин надеялся, что Джек и Райли будут заняты своими делами и не посмеют лезть в столовую.
– Не хочу это делать, – взбунтовалась Блу, входя в дом.
Дин едва удержался от поцелуя и закрыл дверь.
– Советую быстрее с этим покончить. Иди вперед и включи в столовой все светильники, чтоб я сразу оценил всю бездарность твоей мазни.
Но на этот раз он не смог вызвать даже тени улыбки. Как странно видеть Блу не в своей тарелке!
– Ты прав.
Фиолетовые босоножки протопали мимо него в столовую. Он хотел сорвать с ее ног эту гнусную обувку и заставить надеть уродливые байкерские ботинки.
Свет в столовой зажегся.
– Ты возненавидишь их с первого взгляда.
– По-моему, это я уже слышал, – улыбнулся Дин. – Может, стоило сначала напиться.
Он переступил порог столовой, и улыбка растаяла. Он был готов ко многому, но только не к тому, что предстало перед ним.
Блу создала лесную долину из тумана и фантазии. Лучи бледного желтоватого света проникали сквозь кружевную листву деревьев. Качели, увитые цветущими лозами, свисали с изогнутой ветви. Не существующие в природе цветы ярким ковром стелились перед цыганской кибиткой, примостившейся на краю фантастического пруда.
Дин не знал, что сказать, а когда немного опом0ился, выпалил нечто, совершенно неуместное:
– Это фея?
– Э... то есть очень маленькая, – пробормотала Блу, глядя на крохотное создание, смотревшее на них из переднего окна кибитки.
Дин молчал. Блу закрыла лицо руками.
– Знаю! Это кошмар! Мне не следовало браться за это, а кисти словно обрели собственную жизнь и не слушались меня. Мне нужно было закрасить эту фею... и других тоже.
– А есть и еще?
– Их не сразу видно.
Она рухнула на кресло, стоявшее между окнами и едва слышно призналась:
– Прости, я не хотела. Это столовая. А такие фрески уместны в... детской или в игровой комнате. Но стены были такими ровными, и освещение здесь замечательное, и... я не сознавала, как хочу написать все это.
Дин никак не мог охватить фрески одним взглядом. Куда бы он ни взглянул, всюду видел что-то новое. Летевшую по небу птичку с увитой лентами корзинкой в клюве. Облако с лицом круглощекой румяной старушки, смотревшее сверху на кибитку. На самой длинной стене красовался единорог, сунувший морду в воду на краю пруда. Неудивительно, что Райли влюбилась в фрески. И неудивительно, что Эйприл выглядела такой встревоженной, когда он спросил, понравилось ли ей. Как могла его несгибаемая, жесткая, острая на язык Блу создать нечто столь нежное и волшебное?
Да потому что она вовсе не была жесткой и несгибаемой. Ее суровость и несговорчивость – своего рода доспехи, помогавшие выжить. В душе она также хрупка и непрочна, как нарисованные ею капли росы, свисающие с кустика синих колокольчиков.