По ту сторону границы дорога, извиваясь, ныряла в небольшой овраг, постепенно переходящий в долину — там и ночевали французы. А в овраге, куда едва заглянул рассвет, стояла 21 бочка с вином. Бочки были сгруппированы по три и начисто перекрывали путь французам.
Над бочками, укрывшись в скалах, неприятеля поджидали 15 стрелков. Французы стрелков ненавидели. Сами они не использовали винтовки, полагая, что их слишком долго приходится заряжать, но Шарп научился любить это оружие. Возможно, оно не обеспечивало достаточной скорострельности, но по убойной силе винтовка намного превосходила гладкоствольный мушкет, и Шарп не раз видел, как горстка стрелков решала исход сражения.
Шарп обернулся и посмотрел на юг. Он не мог видеть Ирати, до деревни было больше мили, а пикет располагался еще полумилей дальше. Внезапно он забеспокоился, что не услышит предупреждающих выстрелов капитана Смита. Но было уже поздно что-либо менять. Хватит об этом думать, сказал он себе. Не стоит беспокоиться о том, чего нельзя изменить.
— Неприятель, сэр, — тихо сказал Харпер, и Шарп, развернувшись, взглянул на дорогу.
Французы приближались. Их было не слишком много, всего лишь пол-роты гренадеров, отборные подразделения вражеской пехоты. Они носили высокие медвежьи шапки с медной бляхой. Но никто из них, как видел Шарп в подзорную трубу, не щеголял высокими красными плюмажами на киверах. Французские гренадеры трепетно относились к своим плюмажам, и во время походов предпочитали хранить их в кожаных футлярах, прикрепленных к перевязи.
— Тридцать, — Шарп считал людей, как только они появлялись в поле зрения. — Сорок, сорок пять. И все гренадеры, Пат.
— Послали вперед лучших, что у них есть, верно?
— Они нас боятся, — сказал Шарп.
Увидев бочки, гренадеры остановились. Некоторые взглянули вверх, на отвесные склоны холма, но Добровольцы Принца Уэльского хорошо спрятались, а Шарп и Харпер были надежно укрыты за пограничной пирамидой из камней.
Возглавляющий шеренгу гренадеров офицер с минуту смотрел на бочки, потом пожал плечами и двинулся вперед.
— У него сегодня удачный день, — сказал Шарп.
Командир приблизился к странному препятствию. Гренадеры замерли в нерешительности. Офицер был осторожен, как любой человек на испанской границе, но бочки выглядели вполне невинно.
Приблизившись, он остановился, понюхал затычку, потом вытащил саблю и кончиком лезвия подковырнул пробку. Ослабив затычку, он наклонился и понюхал снова.
— Он нашел вино, — сказал Шарп.
— Надеюсь, они остановятся и выпьют его, сэр.
Гренадеры, уверенные, что только бочки с дешевым испанским вином преграждают им путь, ринулись вперед. Часть солдат только сейчас перевалила через гребень холма, и они тоже присоединились к изучению неожиданной добычи. Они опрокинули первые три бочки и принялись вскрывать их штыками, а гренадеры тем временем добрались до второго ряда бочек.
— Сейчас они получат то, что искали, — сказал Шарп.
В двух из трех бочек во втором ряду были только камни. Третья же, средняя бочка, была наполовину заполнена порохом из запасного боезапаса Шарпа. Порох был смешан с мелкими, острыми камнями, а поверх пороха, на палке, тщательно прибитой стрелком Хэгменом, был укреплен запал.
Никто из гренадеров не замечал маленьких дырочек, просверленных в бочке, чтобы к запалу поступал воздух. Они лишь чуяли вино и поэтому вовсю колотили по бочке.
Шарп уже подумал, что ловушка не сработает, как вдруг узкая долина наполнилась клубами серо-белого порохового дыма, в которых виднелись языки пламени.
Дым клубился в маленьком овраге, скрывая ущерб, нанесенный взрывом. Потом влажный ветер начал уносить его к северу, а по холмам прокатился звук. Он походил на удар грома, усиленный эхом, отразившимся от противоположной стороны долины. Когда эхо утихло, над холмами повисла странная тишина.
— Несчастные ублюдки, — сказал Харпер, когда дым рассеялся и он увидел тела, лежащие на дороге. Кто-то уже затих, кто-то пытался слепо ползти, кто-то лишь подергивался. А потом заговорили винтовки. Стрелки Шарпа на столь близком расстоянии не промахивались. Они стреляли с высоты с обоих строн маленькой долины. Для начала они уничтожили уцелевших офицеров, потом сержантов. После двух залпов французов в долине не осталось. Они бежали, оставив позади дюжину убитых и множество раненых. Битва за Ирати началась.
С одной стороны, удача было на стороне Жана Гюдена — ни один партизан не доставил колонне неприятностей во время ночного перехода. Но, с другой стороны, его обычное невезенье преобладало.
Во первых, одна из лошадей споткнулась о мерзлый корень на дороге и сломала ногу. Само по себе это было не так уж страшно, и бедное животное достаточно быстро избавили от страданий, но поднявшаяся в темноте суматоха надолго задержала колонну. Тушу в конце концов оттащили на обочину, и гарнизон двинулся дальше, но через несколько километров передовой отряд драгун свернул не туда.
Разумеется, Гюден был в этом не виноват. Во всяком случае, не больше, чем в гибели лошади, но эти события ясно демонстрировали, насколько он, Гюден, «удачлив». Почти рассвело, когда колонна развернулась и отыскала правильный путь, ведущий к горному перевалу. Позже Гюден уступил свою лошадь одному из лейтенантов: тот страдал от лихорадки и едва мог идти.
Задержки раздражали полковника Келлу. Никогда за всю свою бытность солдатом он не видел подобной беспомощности. Полоумный и то справился бы лучше полковника Гюдена.
— Мы планировали достичь ущелья в полдень, — кипятился он. — Нам повезет, если бы будем там к ночи!
Гюден не обращал внимания на слова полковника. Ничего нельзя было поделать, только поторапливаться и благодарить Бога, что партизаны спят в своих постелях. Через три дня, размышлял Гюден, мы, возможно, уже будем на сборном пункте во Франции, в безопасности. И пока британские войска не ждут на границе, он должен спасти Орла Келлу и присоединиться к бригаде.
Следующая неприятность случилась сразу после рассвета. Колонну сопровождали две повозки. На одной ехала беременная Мария. На другую погрузили имущество гарнизона, которое удалось вывезти из форта, у нее-то и переломилась ось колеса. Гюден вздохнул. Ничего не оставалось, как бросить повозку со всем содержимым — нехитрой собственностью людей, и без того имевших немного.
Он позволил своим стрелкам взять то, что можно было унести, а Келлу все это время проклинал его и говорил, что это пустая трата времени. Гюден знал, что это правда. Как только все тюки были разобраны, он приказал столкнуть повозку с дороги. Вместе с ней на обочине остались его книги. Их было не так много, но они были дороги Гюдену. Там были и его индийские дневники: скрупулезная летопись тех долгих, жарких лет, когда он думал, что может прогнать англичан из Мисора. Но красные мундиры победили, и с тех пор все в жизни полковника Гюдена было не так.
Гюден часто думал об Индии. Он скучал по ней; по ее запахам, жаре, ее краскам, по ее таинственности. Скучал по пышным доспехам марширующей индийской армии, по солнцу и ужасающим сезонным муссонам. В Индии, думал он, у меня было будущее, после нее — нет.
Иногда, когда ему становилось особенно жаль себя, он обвинял в своих неудачах одного молодого человека, англичанина по имени Шарп. Именно Шарп стал причиной его первого крупного поражения. Но Гюден никогда не винил его в этом, признавая, что Шарп просто исполнял свой долг. Да, рядовой Ричард Шарп был настоящим солдатом. Он, невероятно удачливый, понравился бы Императору.