И, смахнув неожиданные слезы, Патриция решительно направилась к дому, в глубине души надеясь, что Мэт еще не приехал и у нее будет время подготовиться к разговору в более реальной обстановке. Но недавно купленный густо-лиловый «форд» Мэтью Вирца, брошенный хозяином, как обычно, едва ли не на середине улицы, отменил ее планы. Заставив себя улыбнуться, Пат вошла в дом.
Звуки гитары плыли по холлу, то накатывая бурной волной, то убегая шелестящей пеной, и, как всегда, сердце девушки застыло в предвкушении чуда. Прошептав имя возлюбленного, она бросилась наверх в огромный зал второго этажа, туда, где он устроил себе удивительное жилище — адскую смесь домашней студии, бара, спортзала и медвежьей берлоги. У самых дверей походка ее стала бесшумной, и прежде, чем войти, она несколько минут неотрывно смотрела сквозь стеклянную дверь на запрокинутое лицо, обрамленное тяжелыми черными волосами, на длинные пальцы, ласкающие струны…
«Ни я, ни ребенок никогда не перевесят его страсти к музыке», — еще мелькнуло в голове у Пат, но ее рука уже открывала дверь.
— Так поздно? Разве сегодня запись? — Голос Мэтью был спокоен, но и безрадостен. — Битый час сижу с тремя нотами, жара, словно летом… — В зале стоял плотный запах травки. — Садись, помолчи, покурим.
— Мэтью, Мэт…
Но вальяжным движением своего крупного стройного тела Мэт уже откинулся на пестрый ворох индейских одеял, положил гитару на грудь и блаженно затянулся.
— Все потом.
Некоторое время Пат, как завороженная, смотрела на его меняющееся лицо, отражающее то безграничное отчаяние, то неземное блаженство… Но, наконец, не выдержала:
— Послушай же, Мэт. Я совершенно не знаю, как ты отнесешься к тому, что я тебе скажу, но для меня это решено бесповоротно…
Не дав ей договорить, Мэт неожиданным и сильным движением подмял девушку под себя и стал овладевать ею, не разжимая закушенных губ и оставляя на тонких руках синеватые следы своих железных пальцев музыканта. И, как всегда, попадая под эту магическую телесную власть, Патриция почувствовала: еще секунда — и она уже ничего не скажет. Тогда, еще цепляясь ускользающим сознанием за остатки реальности, она выдохнула прямо в его широко раскрытые глаза:
— Я беременна…
Его объятие мгновенно ослабло, и через секунду Мэт лежал рядом с ней. Прошло несколько минут, оба не шевелились, и Пат опять стало страшно, еще страшней, чем по дороге домой. Она слегка повернула голову и увидела, что огромные угольные глаза ее возлюбленного полны непроливающихся горячих слез. Сладкий холодок ужаса, смешанного с восторгом, пробежал по ее спине: Мэт, надменный и недоступный Мэтью Вирц, кумир половины Америки, начиная от прыщавых девчонок и заканчивая бостонскими интеллектуалами, новая звезда блюза… плачет?! Все оказалось так сказочно просто, ожидаемое чудо случилось!
…Вечер они провели, как дети, гоняясь друг за другом по дому, поедая заказанную по телефону еду и смеясь, смеясь без конца.
— Знаешь, давай назовем ее нашим общим именем — Мэтьюпат, правда, здорово? Когда я в четырнадцать лет ездил с отцом в Индию за какими-то мозаиками, то у меня там была одна индианочка, которую так звали… После нее все европейские — просто вода…
И Патриция смеялась, не думая, что последнее, вообще говоря, может относиться и к ней.
— Нет, мы назовем его Роберт, как сына лорда Фитцутса, рожденного в Шервудском лесу! Робин, птичка-малиновка, гроза ноттингемских шерифов!
А ночью Мэт впервые взял ее так, что она ощутила себя плодородной землей, и все стало возможным, и робингудовские стрелы тонко пели в ушах, и все короче становились разбойничьи налеты — и наступила благодать. На губах Мэта стоял легкий смех. Начиналась новая жизнь.
Под утро Пат приснился таинственный Шервудский лес ее детских мечтаний, где лощины глубоки, а овраги бездонны, где стеной стоят дубы, доставая верхушками до небес, — а вместо леди Джоанны на пороге лесной избушки сидела она сама, баюкая на коленях гитару.