Она также оказывала всю возможную помощь Николаю в трудные его минуты. Чернокозов и Жигирева стали как два плеча, на которые опирался он до самой смерти.
Мацеста, в сущности, ему не помогла. Зародившаяся надежда на выздоровление скоро рухнула. Болезнь своею жертвой выбрала глаза — то окошечко, которое больше всего связывало его с жизнью. Обострившееся воспаление обоих глаз осенью 1928 года сжигало зрение больше трех месяцев и привело почти к полной слепоте.
Друзья Николая были и друзьями его семьи. Раиса Порфирьевна особенно была тесно связана с Жигиревой. Она делилась с ней всеми «тайнами» их жизни, спрашивала совета, просила помощи. 15 августа 1928 года она писала: «Все эти последние дни я, сварив обед, все время бегаю, то в партком, то в страхкассу, то в профсоюз… Страхкассовая комиссия переосвидетельствовала состояние здоровья Николая, признала инвалидность 100 %… назначена пенсия…»
Наблюдая за ним день и ночь, Раиса увидела в нем силу, мужество и честность, за что и прикипела к нему всей душой. В другом письме Жигиревой она писала: «Если уж у него вычерчены законы, то уж никакая сила в жизни их не может сковырнуть». Но она говорила и другое: «В нашу товарищескую жизнь, основанную на равенстве чисто коммунистическом, иногда заворачиваются такие жаркие споры, что держись».
Николая угнетала скованность тела. Он придумывал различные приспособления, которые помогали двигаться. Однажды Николай попросил вбить в потолок блок и в сшитое трубкой полотенце вкладывал ногу, полотенце привязывал к веревке, а веревку к блоку и, двигая помаленьку ногами, разминал бедра.
Состояние его стало таким, что почтальон бросал газету во дворе на лестнице, если не было дома Раисы Порфирьевны, боялся заразиться от больного.
Живя в маленькой холодной комнате, он простудился. Болезнь заставила снова решать вопрос: как жить дальше?
Он не терпел пассивности, расслабленности, жалкого существования. Коммунистическая непримиримость к недостаткам звала его на борьбу, но он с горечью убеждался, что его физические силы тают. Только огромным напряжением воли он заставлял себя снова и снова вступать в схватку с болезнью.
Наконец-то Островские получили квартиру из двух комнат. Заговорило радио, и Николай ожил, радовался ему, иногда насвистывал песни. Рядом с ним были его мать и жена. Они старательно заботились о нем, и прежде всего о питании. Достали белой муки, пекли для него пироги, готовили то, что больше всего ему нравилось.
И вот однажды темная ночь окутала город, упрятала от глаз дома, деревья и море. Все притихло, уснуло в ожидании светлого утра. В комнате, где лежал Николай, горел ночничок. Он тускло освещал его бледное исхудавшее лицо. Рядом сидела Рая, не спуская с него глаз. Воспаленные от недосыпания глаза у нее слипались, но уходить ей было нельзя. Николай метался в жару. Искусанные его губы кровоточили. Он крепко сжимал челюсти и редко, когда уж совсем невмоготу было, издавал негромкий стон.
В ту ночь у него случился страшный сердечный припадок. В горле появилось предсмертное клокотание. Раиса Порфирьевна была готова на самое худшее. Она и не думала уже видеть его больше живым. А он и на этот раз ушел от смерти. Вслед за этим опять стало плохо с глазами. Он почти перестал видеть. Врач через три дня делал уколы в руку и около глаз, намереваясь приготовить его к операции.
Постепенно стало проходить нервное потрясение, последовавшее за потерей зрения, хотя слепота — одно из тяжелейших несчастий, страшная трагедия, которая может сломить волю даже самого мужественного человека. Николай упорно боролся с недугом, мобилизуя все свои силы и энергию. «Много, родной братуха, работы, еще много борьбы, и надо крепче держать знамя Ленина. В партии заметен кое-где правый уклон… хотят сдать заветы Ильича. Нам, рабочим-коммунистам, надо бороться беспощадно с этим. Всем тем, кто за уступки буржуазии, дать по зубам… Партия зовет нас на борьбу…» — писал он брату Дмитрию.
И снова начал изучать литературу, следить за журналами, в частности за журналом «Литературная учеба». Продолжал учиться в комвузе и закончил его.
Мужественный коммунист, человек действия, острой мысли, он был неотделим от дел Родины. А Родина в то время жила напряженнейшей жизнью. XVI партийная конференция в апреле 1929 года утвердила план первой пятилетки. Страна закладывала фундамент социализма, развернула мощное строительство в городах, а в деревне начался бурный поток коллективизации. Это все увлекало Николая. Через одноламповый радиоприемник до него доносился голос Москвы.