Такая бурная для него деятельность не могла не отразиться на здоровье. От переутомления у Николая обострилась болезнь. Видные окулисты настойчиво предлагали ему удалить правый глаз.
А тут еще горе: принесли телеграмму о смерти отца. Хотя старику было уже за 85 и смерть его была естественной, все же на Николая она произвела гнетущее впечатление.
Наступил последний для Николая первомайский праздник. Ночью он не спал. Потом взошло солнце. Улица заполнилась ликующим народом. Прислушиваясь к людским голосам, Николай представлял себе, как сам идет в колонне, высоко поднимает красное знамя и поет песни… Он же лежал на кровати, со всех сторон атакованный болезнями, но тем не менее ликовал вместе со всей страной. Радовался растущему могуществу Родины и боевому духу советского народа.
Спустя две недели он уехал в Сочи, в новый дом — подарок Советского правительства. Белая дача стояла на взгорье, недалеко от нового моста, возле двух кипарисов. Тишина была успокаивающей. Даже гул морских волн не доносился сюда ветром.
Островский стремился скорее закончить первую часть романа «Рожденные бурей». Но у него обострилась еще и болезнь почек, осложненная желтухой и желудочными заболеваниями. Жизнь находилась под угрозой. А когда немного поправился, пришла скорбная весть: умер Алексей Максимович Горький. Николай был потрясен до глубины души и снова выбит из колеи. Он потерял покой и сон.
Время сгладило и этот удар. Островский стал «жать на все педали». В его дом пришли машинистки. Вскоре он сообщает Раисе Порфирьевне, что с 17 июля по 17 августа «выдал на-гора» 123 печатных страницы, а 21 августа первый том романа «Рожденные бурей» был в основном завершен.
Сочинский горком партии предоставил ему отпуск на полтора месяца. Но разве мог Николай лежать сложа руки, когда считал преступлением потерять хоть одну минуту? Его «лечили» книги, письма и бесконечные посетители.
Однажды пригласил к себе в гости прославленных летчиков Чкалова, Белякова и Байдукова. Они приехали к нему в тот день, когда Островский должен был выступать по радио. Он лежал на веранде — открытые незрячие его глаза были устремлены в голубое небо, где медленно плыли не видимые им тучи, гонимые прохладным сентябрьским ветром, — и вслушивался в звуки окружающей природы. Свое волнение Николай выдавал тем, что перебирал тонкими пальцами край одеяла. Ему хотелось скорее выступить, чтобы не потерять того запала, который он собрал в течение дня.
Героев-летчиков он узнал по дружным шагам решительной их походки. Гости пожали Николаю руку, и он почувствовал их силу. «Такие руки штурвал не выпустят», — подумал он и пригласил усаживаться удобнее. А они смотрели на него и в свою очередь думали о том, как может этот изможденный человек, навсегда прикованный к постели, имеющий только бьющееся сердце и непораженный мозг, покорять других своей жизнерадостностью и негасимым оптимизмом. Все были восхищены им.
Они перешли на «ты», как давние товарищи, и говорили о жизни, о литературе, о полетах. Когда заметили легкую тень усталости на лице Островского, переглянулись, давая понять, что им пора уходить.
— Ну, Никола, утомили мы тебя, пойдем.
— Да что вы, побудьте еще. Мне так хорошо с вами. Валерий Павлович, ты еще не рассказал о своих дальнейших планах.
Чкалов поделился мечтой. А мечта его в то время была дерзновенной. Ему хотелось «перемахнуть Северный полюс». Николай подумал: «Сколько смельчаков сложили головы, но Северного полюса так и не видели». И сказал:
— Смелая мечта. Но задумал, так лети!
И Николай поделился своей мечтой. Он знал, что времени для осуществления ее у него гораздо меньше, чем располагали эти сильные здоровьем люди, ведь у него бывают такие минуты, когда, кажется, его тело разрывают на части. И все же он задумал во что бы то ни стало закончить книгу «Рожденные бурей», написать еще книгу для детей, а там и еще планировались работы. Для этого ему надо было урвать у жизни не менее пяти лет. Но, по мнению врачей, для него жизнь давно иссякла.
— Я надеюсь, что ты свое желание выполнишь. А мы постараемся тебя тоже порадовать нашими успехами, — сказал Чкалов и поднялся.