Выбрать главу

Мэри Стюарт

Розовый коттедж

Генри, Джорджу, Пэтси, Пипу, Роузи, Моди, Плюшке — светлым образам моих друзей, с которыми я вновь встретилась на волнах моей памяти, посвящается эта книга.

Глава 1

Тихий, спокойный июньский день 1947 года. Поля вереска еще темны, хотя кое-где он уже расцвел, дав пчелам работу. Воскресный полуденный покой. Где-то кричит куропатка: еще несколько недель ее не потревожат выстрелы охотников.

Погода стояла чудесная, и склон холма высох. Чуть ниже по склону — заросли камышей и кустиков болотного мирта, между которыми белеет пушица. Ручей тонкой струйкой стекает в темно-бурое озерцо, где собирается болотная вода, чтобы незаметно просочиться к реке, вьющейся по дну дола.

Стратбег — так значится эта небольшая горная долина на картах Шотландии. Для немногочисленных обитателей — просто Долина, а Стратбег Лодж — большой дом, что виден чуть ниже сквозь затеняющие его деревья, — просто Дом. Он принадлежит Брэндонам, которые до войны приезжали сюда каждое лето с севера Англии. Издали Стратбег Лодж впечатляет — замковые башенки и ступенчатая крыша, высокие деревья парка и лужайки, спускающиеся к реке с ее омутами, где водится лосось. Но с близкого расстояния становятся заметны следы запустения, появившиеся за время войны: деревянные стены нуждаются в покраске, водостоки — в прочистке, а на общипанных лужайках пасутся овцы. Хотя война окончилась два года назад, все еще трудно найти рабочие руки и стройматериалы, чтобы привести все в порядок, но хозяева прилагают к этому значительные усилия, и результаты этих усилий весьма приятны для глаза. После бед и тягот военных лет Долина кажется просто тихой гаванью, а отсутствие проблем с молоком, яйцами, рыбой, бараниной и олениной искупает и вытертые ковры, и прохудившиеся стоки, и странности водопровода.

Семья, вернее то, что от нее осталось, поселилась здесь в 1940 году, когда их дом в Англии реквизировало командование Военно-Воздушных Сил. Леди Брэндон переехала сюда с замужней дочерью и ее двумя детьми. Сэр Джеймс всю войну жил в Лондоне, проводя на севере лишь короткие отпуска. Их неженатый сын, Гилберт, погиб при Эль-Аламейне. После окончания войны вернулся зять, майор Дрю, и распоряжается от имени своего маленького сына Вильяма, наследника. Сэр Джеймс тоже здесь, но уже начинает сказываться возраст — ведь ему сильно за шестьдесят, так что, судя по всему, семья хорошо прижилась в тихой Долине. Их дом в Англии, Тодхолл, послужив пристанищем лихим летчикам, положившим прожить весь оставшийся срок своих обреченных жизней на полную катушку, понес такой урон, что сэр Джеймс без особых сожалений затратил выплаченную компенсацию на превращение Холла в гостиницу, сам решив поселиться в тишине Стратбега. В тишине, которая, как казалось тогда, никогда не будет нарушена.

Слышны лишь гудения пчел да лепет ручейка. Но внезапно их заглушает зов кроншнепа, и воздух полнится восхитительным и долгим переливчатым свистом — чудеснейшей и самой трогательной из всех птичьих песен. «Серебряная цепь звуков», — сказал Джордж Мередит о пении жаворонка, и поэт за поэтом возносили хвалу соловью. Но понадобились бы все поэты, начиная с Вордсворта, чтобы отдать должное зову кроншнепа. Я, конечно, не смогу ничего сказать, кроме того, что каждый раз, когда льющееся золото струится и звенит в небе, по моей коже бегут мурашки, а к глазам подступают слезы.

Те же чувства испытывала и молодая женщина, сидевшая у гребня холма. Она опустилась на вереск явно лишь для того, чтобы послушать голос кроншнепа. Молодая женщина была высока, около 25 лет от роду, одета в дорогую твидовую юбку и шелковую блузку. Темные модно подстриженные волосы слегка взъерошил веющий с вершины холма ветер. Ее глаза — тоже темные — следили за кроншнепом, который, внезапно умолкнув, опустился в вереск где-то в двухстах ярдах от нее. Женщина знала: птица сядет недалеко от своей цели, чтобы после долгих маневров подобраться к гнезду, где прячутся почти невидимые птенцы. Конечно же, кроншнеп, изливая свою великолепную, пронзающую душу песню, не спускал с женщины своих глаз-бусинок и продолжал наблюдать за нею и сейчас.

Стоило ей подумать об этом — и глупая длинноклювая голова возникла на фоне горизонта и быстро исчезла вновь: несомненно, суетливых детенышей уже увели в надежное место. Молодая женщина улыбнулась, и от улыбки ее лицо — вероятно, слишком серьезное, слишком напряженное от какого-то внутреннего усилия сохранить самообладание — засияло, как ей неоднократно твердили, некой прелестью.

Как ей твердили… Полагаю, не стоит так говорить о себе, поскольку молодая женщина (которая поднимается на ноги и стряхивает вересковый сор со своей юбки, намереваясь спуститься с холма) это я сама. Я сама — молодая, больше пятидесяти лет тому назад. Миссис Кэйт Херрик, обеспеченная вдова двадцати четырех лет, приехавшая в Стратбег навестить свою бабку, работавшую в Доме кухаркой.