Он положил ее у кровати — станет пепельницей, ибо, живя в одиночку, опасался пожара. Никто в такую минуту его не разбудит, не успеешь и брюки надеть. К салату из свеклы его не приучали, хотелось есть. В Копенгагене в таких случаях пьют воду, пишет Гамсун в книге "Голод". Сунеп схватился за горлышко графина. Пить или не пить? Котят в реке топят, такова судьба котят и городских рек, — но разве в приличных колодцах не тонут лягушки? Тут в дверь постучали, и Сунеп отставил графин, чтобы не подумали, что он схватил его с целью самообороны.
— Войдите! — Он включил голую потолочную лампочку.
В Гауяскалнсском санатории он не успел вернуть десять рублей шоферу, семь электрику, но это были картежные долги — значит, кавалерские долги, которых не взыскивают; но пять рублей лаборантке… В Бирзгальскую книгу адресов он ведь еще не был занесен. Вошел длинный, тощий юноша в джинсах, кедах, рубашке, нижние углы которой были завязаны модным узлом над пупком. Светлые, мягкие волосы вились и опускались на Лоб яйцевидный, взгляд нервный. Нечто гамлетовское.
— Добрый вечер, — сказал вошедший искусственно низким голосом, поставил на стол бутылку молока, сунул ладони в пришитые спереди штанов карманы и опустил большой, мягко округлый подбородок, как огурец, на грудь, чтобы можно было смотреть исподлобья. Хоть поза и стандартная, но стандарта всемирного.
— Меня звать Андрис Скродерен, с нижнего этажа. Мать велела принести молоко, потому что у вас, мол, еще ничего нет. Можете получать его каждый день. Только — это козье молоко!
— Мне нравится козье молоко, я в свое время, болея туберкулезом, пил его вместо лекарства. Извините, что не могу предложить присесть.
Скродерен ходил по комнате, демонстрируя темперамент.
— Завтра принесу вам стул, у нас на чердаке в сарае есть несколько расхлябанных. Значит, вы будете худруком нашего сарая, пардон, дома культуры. Там нет никакой жизни. Надо бы устроить литературный вечер, пригласить своих поэтов и художников. У меня несколько стихотворений напечатано в районной газете. Но теперь редакция что-то жмется. — И глаза поэта мрачно загорелись, он вспомнил последний разговор в редакции: "Знаете ли вы, как в Америке ограничивают урожай пшеницы? Доплачивают, чтобы не сеяли. Мы будем высылать вам бесплатные экземпляры газеты, а вы за это обещайте не присылать стихов".
— Литературный вечер в доме культуры абсолютно необходим, — подтвердил Сунеп в благодарность за молоко. — Вы тоже — работаете в области культуры?
— Нет, не дано; я грузчик в потребсоюзе. Надо будет осенью перебираться в Ригу.
— Осенью здесь будет другая культурная жизнь.
— Ну, доброй ночи. Мать сказала, что у нас можно брать и яйца.
Напившись молока, Сунеп пододвинул стол поближе к кровати и выгрузил на него свою библиотеку, состоявшую из двух справочников: "Календарь природы", в котором можно было найти все необходимые для клубного работника юбилейные и памятные даты; и второй — книжечка в черном переплете, которую однажды, дурачась, подарили ему больные санатория, — в одном переплете уголовный и гражданский кодексы ЛССР. В эту минуту Сунеп испытывал легкую грусть по обжитой чердачной комнатке над санаторным клубом. Там каждый вечер он клал у постели свежие газеты, журналы и читал их до полуночи. Читал также взятые на время у больных журналы мод, начиная с эстонского "Силуэта", кончая боннской "Бурдой", потому что он хотел знать, как живут в мире люди, в том числе мужчины, какие колготки носят, какие галстуки подвязывают, какие корсеты уменьшают серединную часть фигуры и как в игральном зале у рулетки в Монте-Карло крупье обеими руками в обе стороны одновременно раздает жетоны и выплачивает деньги. Сунеп тоже сумел бы жить, как живут на свете, но всегда не хватало денег…
Ночь в Бирзгале была идиллически тихой. Две собаки за рекой лаяли дуэтом, и петух из сарайчика Скродеренов звал утро.
Утром умываться не то что хотелось, но нужно было, иначе Скродерены могли бы рассказывать, что новый жилец не моется. В зелено-белых пижамных штанах, костляво-ребристый, полотенце через плечо — Сунеп отправился к реке.
В реке он отыскал глубокую яму, в которой не росли даже белые лилии, и там поплескался. Вернувшись, Сунеп нашел у дверей бутылку молока. Вот где уместно слово "культурное обслуживание"! Прямо как в Англии или Голландии, обрадовался Сунеп. За молоко обычно расплачиваются два раза в месяц. Значит, по крайней мере две недели можно пить спокойно.
По пути в дом культуры он завернул к ресторану и на вывеске прочел, что заведение называется "Белая лилия". Название, наверное, выбиралось в надежде, что оно умерит пьянство. Анни не было. Сунепу из краника налили в чайный стакан обычный, натуральный, полезный для здоровья кофе, от которого не колотится сердце и которое не влияет на почки. В киоске он купил молочную колбасу, сыр, маргарин и хлеб, чтобы стать независимым от цен мясных блюд ресторана, иначе до зарплаты не дожить. В нише киоска на горлышках пустых бутылок сидел востроглазый мужик в клетчатой рубашке и тянул пиво. Лысая башка загорела до цвета луковичной шелухи и поворачивалась вслед прохожим. Сегодня утром у его ног лежал прежний портфель, из которого выглядывал стеклянный глаз уровня и испачканная глиной рукоятка молотка. Значит, печник или горшечник, а может быть, даже художник на керамике. Пока киоскерша взвешивала молочную колбасу, печник поднял бутылку и сказал Сунепу:
— Твое здоровье! Ха-ха-ха! Ты теперь доме культур будешь учить играть театр. Если ты мне поставишь бутылка пиво, я этот печка комнате актер сложу до осень. — Потом он стал рядом и понизил голос. — Если тебе когда-нибудь вечером нужен водка, я тебе скажу, где можно достать. Я живу на берег река за дом культур. — Все это он произнес только для Сунепа, потом, по своей привычке, громко и внезапно рассмеялся, так что сам черт не мог понять, в шутку ли говорил он или всерьез. — Я же вижу, что тебе тоже нравится этот штука. Ха-ха-ха! — Потом опять потихоньку: — Сегодня в обувной отдел будет туфли на каучук подошва. Пошли, иначе опять попадешь и газета. — Многозначительно прищурив глаз, он взял портфель и, широко размахивая им в такт шагов, ушел по улице, которую Сунеп еще не успел узнать.
— Это Шепский, — пояснила киоскерша.
— Я так и думал, — ничего не думая, сказал Сунеп.
Там, где переулок сворачивал к дому культуры, по другой стороне улицы, он заметил салатного цвета киоск с мороженым. Заметил, возможно, потому, что возле него стояла девушка в белом халате. Из пикапа парень выкатил цилиндры мороженого и вставил их в бочки со льдом. Походил он на поэта Скродерена, и распятие тоже виднелось на груди, только волосы на сей раз прикрывала шляпа с завернутыми кверху полями, какие якобы носят в армиях Новой Зеландии и Австралии. Девушка казалась самой красивой из всех увиденных Сунепом в Бирзгале. И девушка, заметив Сунепа или обратив внимание на его желтый расчерченный пиджак, тоже смотрела на него. Внезапное влечение Сунепа к мороженому не остановило даже то соображение, что вместо этого ненужного десерта можно было бы купить буханочку хлеба, который в отношении калорий гораздо более необходим.
— Пожалуйста, одно мороженое, но потеплее!
— Придется вам согревать его самому! — Красотка, улыбаясь, подала мороженое.
Ее волосы даже днем поблескивали фиолетовым оттенком, как лучи луны. Будто их и не укладывали, они сами расползались так вот по плечам, свидетельствуя о долгой работе перед зеркалом и о лаке для волос. Черное обрамление глаз — тоже долгая работа в утренние часы. И открытый, даже по-детски наивный взгляд, будто сама она не знает, что ее полные, приоткрытые, но красивые губы, не то что негритянски круглые губы Бриджит Бардо, так и хочется поцеловать, чтобы потом девушка в изумлении воскликнула: "Разве вам это нравится?" По некоторым признакам можно было догадаться, что под халатом прячется всего лишь экономный купальник из цветастого ситца. Но разве тому, кого природа так одарила, что-то еще нужно?