— Забота теперь у Софьи Григорьевны…
— Какая?
— Да сынок куда как возрастен… Пора женить.
— Ну что ж! За невестами в Москве дело не стало. Павел-то — парень хороший, каких мало, что сокол. Кабы не он с приятелем — не бывать бы в живых теперь ни моей дочке, ни племяннице. Слышала, чай? Испужалась я тогда до страсти! Такая напасть!.. А кто виноват? Все их девичье непослушанье…
— Слышала, как не слыхать! — перебила боярыню гостья и тотчас же свела разговор на прежнее: — Ты вот говоришь: легко найти невесту. Нет, не легко! Потому, какие ноне невесты? Посмотришь, посмотришь — и руками разведешь. Ни тебе оне жены послушные будут, ни тебе работницы… Озорницы все да лентяйки… Такими-то, правда, хоть пруд пруди. Да нешто таких надобно? Нет, добрую невесту куда не легко найти!
Марфа Сидоровна сочувственно покачала головой. Потом приняла грустный вид:
— Ах, ноне не токмо с невестами беда, а и с женихами тож!.. Пьяница на пьянице, озорник на озорнике. Как подумаешь, что у меня в доме две девицы в поре и надо замуж их скоро выдавать — инда кровью сердце обливается.
— Две у тебя?.. Да, слыхала от Софьи Григорьевны — дочка да племянница… Красотки, говорят?
— Ну, какие красотки! Так — не дурнушки…
— Толкуй, толкуй! Которая из них постарше будет?
— Дуня, племянница мужняя…
— Сирота она, кажись?
— Да.
— Бедная! Кто ноне сироту возьмет? Народ-то нежалостный, все свою выгоду наблюдает, как бы приданого побольше, тестя породовитей…
— Ну, Дуня хоть и сирота, да не бесприданница…
— И велико приданое?
— Не мало. Тихон Максимыч, царство ему небесное, позаботился о своей дочке.
— Давно отец ейный помер?
— Не так чтобы очень.
— Сколько годков-то?
— Да вот с Успенья осмнадцатый пойдет.
— Да, на возврасте девица… Гмм, гмм… Чтоб тебе ее сосватать с Павлушей-то?
Марфа Сидоровна зорко взглянула на гостью. «Эге, матушка! Вон куда ты!» — подумала она.
— Что ж! Это можно б. Так ведь не нам же сватов с свахами засылать.
— Вестимо, вестимо! Это уж, как водится, с жениховой стороны надо. Да он, может, и не прочь прислать.
— Пришлет, тогда и потолкуем.
— Боязно, знаешь…
— Чего? Волков не боялся, а тут побоится, что ль?
— Да, ведь нешто он тут? Он ни при чем. Родителев это-то дело.
— Так-то оно так… Да им-то чего бояться?
— А как поворот от ворот? Ненадобен, мол. Тогда что? Сором!
— Ну, этому не бывать!
— Ой ли? — радостно вскричала Митродора Силовна.
— Чего ты так обрадовалась?
— Да уж не буду таиться, напрямик молвлю: приехала я от Софьи Григорьевны с порученьицем.
— Ну?
— Охочи ли будете Дуняшу за Павла ихнего отдать?
— Что ж, он — парень хороший.
— Так поворота не будет?
— Думается, нет.
— Ну и слава богу! Так и скажу Софье Григорьевне — вот, чай, обрадуется!
Митродора Силовна поднялась со скамьи:
— Пусть сама с муженьком приезжает.
— Приедут, приедут! На днях приедут. Замешкают — я потяну. Ну а свадьбу сыграем — чай, и меня, вдовицу горемычную, не забудете…
— Да уж ладно, ладно! — смеясь, сказала боярыня.
— Ты муженька своего упреди.
— Беспременно.
Митродора Силовна стала прощаться с Марфой Сидоровной.
В первый же приезд Луки Максимовича жена передала ему разговор со свахой.
— Что ж, добро! Будем ждать гостей хороших. А там и свадьбу отпируем, — ответил он.
XVIII. Радость и слезы
Тихо, так тихо, что слышно, как жужжит пчела, летающая над невидным, но душистым, полным меда цветком. Ветер, довольно сильный с утра, к полудню спал, и деревья недвижными вершинами смотрели на темно-синее, совершенно безоблачное небо.
Андрей Подкинутый медленно шел по саду. Солнце пригрело его понурую, ничем не прикрытую голову, он свернул в густую тень ветвистого клена и остановился.
— Да, вот здесь, — прошептал он, осматриваясь, — здесь сидели мы в последний раз. Давно это было, в прошлом году, осенью, но я помню… Как теперь словно. Весела она была в ту пору, голубка. Тогда, памятно мне, рассказывал я ей, что от немчина одного из слободы немецкой слышал, будто была али есть за морем страна такая, где только бабы одне живут и все на конях ездят, и чуть мужчину завидят, сейчас наскочат и либо в полон возьмут, либо проколют… Смеялась она! «Ишь, бабы какие лихие! И на конях скачут и мечами рубятся… Чего только оне на мужчин так нападают? Блаженные! Ведь этак, коли б я была из них, тебя бы, Андрюша, беспременно проколоть должна бы!» — говорила она. А сама смеется, смеется-заливается… И глазки ее тоже смеются… «Да ужели проколола бы?» — спрашиваю. «А ей-же-ей, проколола бы! Глаза б страшные-престрашные сделала и проколола… Вишь, я какая!» — отвечает и глазами этак повела, будто гневна, а уж глаза-глаза страшные! Так бы и расцеловал!