Князь Алексей Фомич повеселел.
— Ну, друже, — сказал он как-то своему приятелю, — вот и праздничка дождались!
— Какого? — спросил, недоумевая, Белый-Туренин.
— Да разве не праздник для нас, что мы на родимую сторонку ехать собираемся? Я уж и поклажу уложил.
Павел мрачно взглянул на него.
— Для меня не праздник, — пробормотал он угрюмо.
Князь недовольно покосился на друга:
— Уж это, братику, пожалуй, и грех, что тебе басурманская сторона лучше Руси православной стала.
— Ах, не сторона! Ах, не сторона! — вдруг взволнованно заговорил молодой боярин. — Слушай, поведаю все тебе как другу своему, без утайки… Помнишь, говорил ты мне, что может крепко девица приглянуться так, что свет белый без нее не мил станет? Я тогда смеялся, глупством все это называл… Ну а теперь понял, что была в твоих словах правда — приглянулась мне красотка.
— Ой-ой, смотри, жене скажу твоей! — со смехом проговорил Алексей, но, взглянув на Павла, сразу оборвал смех: тот сидел таким понурым, грустным, как Щербинину еще ни разу видывать его не приходилось.
— Ты думаешь, шутки я шучу? Нет, друже, не до шуток мне ныне! — грустно сказал Павел.
— Э-эх, друже! Пришлось, знать, и тебе с злой тоской-кручиной познакомиться? — уже совершенно серьезно промолвил Алексей.
— Да, пришлось… Смекнул ли теперь, почему меня на Русь не тянет?
— Как не смекнуть!
— Как же ты устраиваться будешь?
— Ох, и сам не знаю! Инда сердце с тоски изныло!
— Беда еще другая, что женат ты.
— Это-то полбеды.
— Вот те и на! Думается мне, это-то и есть беда главная.
— А ну ее, жену постылую!
— Постылая, нет ли, а все законная, Богом данная, и променивать ее на зазнобушку-полюбовницу не приходится.
— Нет, приходится! Потому — не будет со мной Катеринушки моей — ума решусь!
— Катериной ее звать?
— Да.
— Имя христианское, доброе… А все ж она еретица, чай?
— Не хуже нас в Бога верует.
— Ну, все на то… Да, брат, гадай не гадай, хоть и тяжко — по себе знать могу, — а приходится покидать ее.
— Ай, нет! Не покину!
Алексей Фомич удивленно взглянул на него:
— Как же так?
— Так, не покину! — промолвил Павел и поднялся со скамьи, и зашагал крупными шагами по комнате. — Не покину! Не баба я — нюнить не буду да думам печальным отдаваться! Сплеча все порешу!
Лицо молодого боярина покрылось яркой краской, глаза его горели. Он остановился со скрещенными на груди руками перед своим другом, и от всей его высокой широкоплечей фигуры веяло такою непоколебимою решимостью, что князь, взглянув на него, невольно подумал: «Гмм… Он и впрямь что-нибудь сотворит!»
— Вот что, — продолжал Павел, — я уже надумал… Скажу тебе, ты не проболтаешься: либо я здесь на веки вечные останусь…
— Ай, что ты! — испуганно прервал его Алексей. — Можно ль такое!
— Либо ее с собой возьму! — докончил молодой боярин.
Щербинин некоторое время молчал.
— Эх, Павлуша, Павлуша! Недоброе ты задумал! — промолвил он наконец.
— Что делать!
— Да уж, конечно, делать нечего: коли заберется любовь в сердце молодецкое — ничем ее оттуда не выгонишь, знаю. Не наживи только беды себе да своей зазнобушке. Как ты повезешь-то ее?
— Как-нибудь в скрытности… придумать надо…
— Ну, пошли Бог тебе удачу! Судьба, знать, твоя такая, а от судьбы не убежать.
— Правда истинная! — ответил Павел.
Князь Алексей переменил разговор. Он стал говорить о том, что слышал от Микулина, будто королева Елизавета, посылая письмо царю Борису Федоровичу, собирается написать в нем, как храбро послы царя Московского кинулись в битву защищать ее, королеву, стал строить планы будущего; говорил, как тоскует он по своей невесте, как ждет не дождется увидеть ее глазки ласковые…
Павел почти не слушал его — он был занят своими думами.
X. В далекий путь
— Ну, слава Тебе, Господи! Вот мы и на родимую сторонку тронулись, — говорил князь Алексей Микулину, стоя с ним на палубе быстрого на ходу, легкого судна, уносившего их от берегов Англии.
— Да, сподобил Бог свершить царево порученье, — ответил государев посол, поглаживая бороду.
— Все ладно, кажись, сошло без порухи?
— Чего лучше не надо.
— Стало быть, от царя Бориса Федоровича награжденья ждать можно — государь любит слуг своих верных одаривать.