Во все время чтения кабалы Никита был как в тумане. Он сознавал только, что свободе его пришел конец. Что было написано в кабальной записке, он не слышал, а то, конечно, обратил бы внимание на выражение: «А полягут деньги по сроце… и мне служити по тому ж по вся дни во дворе». Больно билось сердце парня, теперь только он вдруг сознал, какого блага лишился, и ему стало мучительно жаль потерянной воли, так жаль, что хотелось кинуть обратно Елизару Марковичу деньги и крикнуть: «Не хочу расстаться со свободушкой!»
Но он этого не сделал, и на вопросы дьяка, предложенные после окончания чтения: «Деньги принял? Кабалу волей дал?» — встряхнувшись, ответил:
— Получил… По своей воле.
— Впиши в книгу, — приказал дьяк подьячему, а сам вывел пером на оборотной стороне кабалы:
«Лета 109 маия в 8-ой день перед диаком, перед Пятым Кокошкиным, заимщик сказал: денги взял и такову служилую кабалу на себя дал. И в книги записана. Диак Пятой Кокошкин».
— Ну, вот и делу конец! — сказал дьяк, вставая. — Служи господину своему верой и правдой.
Слова дьяка что ножом резнули по сердцу Никиту.
«Холоп!» — пронеслось у него в голове.
— Магарыч с тебя! — шепнул послух Антип.
Это напомнило новому кабальному о деньгах.
«Эх! Хоть денег четыре рубля есть!» — подумал он и вспомнил, что еще не сосчитал их.
При счете он с ужасом увидел, что денег до четырех рублей не хватает. Он бросился за Елизаром Марковичем, успевшим незаметно выйти из приказа.
— Что тебе, касатик? — нежно спросил старик, когда Никита догнал его и окликнул.
— Денег не хватает…
— Как так? Нет, деньги все, родной, все! Посчитай хорошенько.
— Четырех рублей нет полностью.
— Ах, четырех-то точно нет, точно…
— Да как же это? Ведь я за четыре рядился?
— Так оно и выйдет. Ты то разочти, что из твоих рублевиков подьячему два алтына дадено.
— Да разве из моих?
— Из твоих, из твоих, касатик!.. Да дьяку четыре алтына…
— Того не легче!
— Да. Ну, и себе малость я взял за труды и хлопоты.
— Сколько же ты взял?
— Немножко совсем — с каждого рублевика по два алтына…
— Стало быть, восемь алтын?! — воскликнул с ужасом парень.
— Да, восемь. Чай, не много? Я не корыстен, нет, не дам Богу ответ… Да! Ну, вот видишь, сочти все, так и выйдет… Я и грошиком твоим не попользовался, все, что требуется, тебе отдал… Да, не взял греха на душу. А ты сегодня гуляй — по обычаю, завсегда первый день кабальному на гульбу дается. С денежками, чай, и гулять веселей? А? Ах ты, хороший паренек! Гуляй, гуляй!
И, ласково ухмыляясь, Елизар Маркович отошел от холопа.
Никита злобно посмотрел ему вслед.
— Ну что ж, магарыч-то будет? — спросил Антип.
— Как не быть! Будет! Пойдем в кружало, выпьем… Эх, выпьем! — сдавленным голосом проговорил Никита и повернул с Антипом к ближайшему кабаку.
Когда вечером того же дня изрядно охмелелый Никита шел, с ярко-красным только что купленным платком в руке на свидание с Любой, в его кармане лежал всего один рубль, кое-как спасенный им для матери.
XIII. Горе кабального
Когда Никита не совсем твердыми ногами приближался к обычному месту свиданий с Любой — к берегу Москвы-реки, он издали заметил, что девушка уже его поджидает. Она стояла неподвижно и смотрела в его сторону. Никита вынул красный платок, помахал им и крикнул:
— Иду, иду! Подарочек тебе несу!
Люба встретила его словами:
— Что долго не шел? — Потом, взглянув на платок, спросила: — Это что?
— Чай, видишь, плат! В подарочек тебе… Купил! Бери, бери, лебедушка моя!
— Ты подгулявши, Микита?
— Так, маленечко… Бери плат-то.
Лицо Любы покраснело от удовольствия, когда она взяла от Никиты платок и повязала свою голову.
— Что за раскрасавица-девица! — воскликнул парень.
— Спасибо, родной, за подарочек! Пойду к обедне в праздник, надену его, — все мои подруги от зависти позеленеют! Что за плат! Ишь, разводы-то какие на нем! — говорила Люба, сняв платок с головы и разглядывая его.