— У себя, касатик, у себя! — ответил ключник. — Что долго тебя в доме не видать было? Гостил где? Мы тут соскучились все без тебя…
— Гостил у приятеля, — пробурчал Алексей Фомич и прошел в покои.
XX. Соперники
Князь Алексей Фомич вошел в комнату отца, не велев докладывать о себе.
Увидев сына, старик промолвил только:
— А! Пришел!
— Здравствуй, батюшка… Поговорить с тобой надо.
— Времени нет у меня с тобой растабарывать — в Шестуновское еду к невесте.
— О невесте-то и хочу говорить.
— Гмм… Чай, причитать сейчас начнешь?
— Зачем? Просто просить тебя буду.
— Ну?
— Батюшка! Почто отнимаешь милую мою у меня?
— Поехало! — досадливо махнув рукой, сказал старик, а сын продолжал:
— Батюшка!.. Родной! Не губи ее, не губи и меня да и себя тоже!..
— И себя?
— И себя! Ведь она тебе не то что в дочери — во внучки годится. Женишься на ней — загубишь век девичий.
— Ты что же, учить меня пришел?
— Не учить — просить… Смилуйся, батюшка, смилуйся, родимый! — вдруг опустившись на колени и кланяясь в землю отцу, дрожащим от волнения голосом говорил молодой человек. — Ежли уж так я не люб тебе, что и жизнь мою погубить — ничего для тебя не стоит? Батюшка! Ведь бьется же в твоей груди сердце доброе отцовское, не сердце зверя лютого лесного… Богом молю! Не женись на ней, отдай мне Аленушку!.. Отдай свет очей моих — ночкой темною жизнь моя без нее будет… Батюшка! Голубчик! Пощади! Смилуйся!
Выражение лица Фомы Фомича несколько раз менялось во время речи сына: сперва оно было растерянным, потом смущенным и наконец перешло в суровое.
— Встань! Нечего пол-то лбом вытирать… Чего смотришь? Вставай, вставай.
Алексей Фомич медленно поднялся с колен.
Старик Щербинин молчал и крупными шагами расхаживал по комнате.
Сын ждал.
— Что же, батюшка? — тихо спросил он наконец.
— Сдается мне, Лешка, что ты сегодня хмелен маленько…
Алексей с удивлением посмотрел на него.
— Чего глаза-то таращить? Али не хмелен? Да нешто тверезый сын может отцу такое говорить?
— Что ж я «такое» сказал? Просил только…
— Просил! Ха! Да иная просьба хуже грубости! Поди проспись.
— Коли и хмелен я, батюшка, так не от зелена вина, а от горя лютого! — вырвалось у Алексея. — А от горя разве проспишься?
— Ну ладно, будет толковать — иди, иди!
— А как же, батюшка, смилуешься али нет?
— Дурак!
— За что ж ругаешь?
— За глупость! «Смилуешься»! Быть бы должен я глупее тебя, коли б теперь снова на попятный поворотил. Да и не любо мне ворочать…
— Женишься?
— Женюсь!
— Не сменишь решенья?
— Не сменю!
Алексей быстро поднял понурую голову и подошел близко-близко к отцу.
— Не хочешь добром, отец, силой возьму! Твоей свадьбе не бывать!
У Фомы Фомича шевельнулась правая рука, но тотчас же и повисла спокойно: что-то зловещее, незнакомое ему прочел старик в глазах сына и не решился поднять на него руку; он только, побледнев, насмешливо промолвил:
— Вот как! Не бывать моей свадьбе? Чай, ты не позволишь?
— Не позволю!
— Это сын-то отцу? Диво!
— В храм ворвусь, попу венчать не дам… По всей Москве побегу, кричать буду: смотрите, православные! Видано ли такое — ястреб голубку за себя берет, старик седой — девицу молодую, отец у сына невесту отбирает!
— Попробуй счастья! Вон сынки-то ноне какие завелись!
— Да ведь и отцы-то волки лютые.
Фома Фомич отступил на шаг от сына и смерил его огненным взглядом.
— Не сын ты мне больше! — глухо проговорил он.
— А ты мне не отец!
— Вон!
— Прощай до свадьбы! Попытай счастья сыграть ее! — говорил бледный от гнева Алексей Фомич, направляясь к дверям.
— Стой! Гой-гой! Холопы, сюда! — гаркнул старый, хлопая в ладоши, охваченный порывом бешенства.
Вбежало несколько холопей и Елизар Маркович.
— Взять! — прохрипел князь.
Холопы в недоумении переглянулись и не двигались с места.
— Что ж вы, олухи? Взять его, говорю!
— Берите меня, берите! Драться не буду, — сказал Алексей Фомич. — Что вас-то подводить, неповинных, под гнев зверя такого?
— Алексей! Я тебя на конюшне выпороть велю!
— С тебя все станется! Берите меня, нате, свяжите руки…
— Что ж вы, ребятушки, что ж вы? Снимите кушачки свои да и вяжите ему ручки, если он сам дается… — своим мягким голосом промолвил Елизар Маркович и первый снял кушак и подошел к Алексею. — Уж ты прости… Господская воля…
— Вяжи туже, вяжи! Тешь его стариковское сердце! — кричал вне себя Алексей. — А только, — обернулся он к отцу, — в цепи ты меня закуй, и те разорву, и тогда… О, тогда берегись!