Встал Иван, высек огня и затеплил огарок лучины. Неясный свет озарил убогую хату. Маленький Миколка выставил из-под лохмотьев, служивших ему одеялом, свою белобрысую головенку и пролепетал:
— Тятька! Хлебушки дашь?
Мать и отец печально переглянулись.
— Нет хлебушки, родной… Подожди, потерпи, касатик! авось, утрешком раздобуду… — ответил ему Иван.
— Ай-ай, как есть охота!.. — жалобно протянул ребенок и снова было прикурнул, но вдруг опять поднял голову и воскликнул: — А ты б, тятя, у Кузьмича хлебушки попросил. У него есть!
— Не даст Кузьмич… — пробормотал отец.
— Тятя! Подь попроси! — дружно поддержали просьбу Миколки его сестренка и два братишки, тоже вынырнувшие из-под лохмотьев, услышав, что речь ведется о хлебе.
— И впрямь, Иванушка, поди попроси… — промолвила хозяйка.
— Знаю я Кузьмича, сквалыга он, не даст!..
— Тятя, добудь хлеба!
— Неужели и для праздника завтрашнего откажет? Знахарь он, ведун, а все ж крест на шее носит. Глянь на ребятишек — подвело их совсем от голодухи.
— Не даст… Лучше обождать до утра. Авось, Бог пошлет.
— Не можно ждать! Помрем, кажись, так-то!.. — вопили дети.
— У суседей бы призанять, — сказал Иван.
— У кого? Я уж днем всех обегала — голодуха не лучше нашего… Поди к Кузьмичу-то…
— Я не прочь, а только… Э! была не была! пойду! Кинусь в ноги ему, молить буду… Ужли сердце его не тронется? — решительно проговорил хозяин.
Миколка вскочил со своего ложа и захлопал в ладоши.
— Тятька хлеба добудет! Ай, любо!
— Погодь, милый, добуду ль еще… — с грустной улыбкой заметил отец.
— Добудешь, уж я знаю! Ты всегда так говоришь: «Не добуду», а сам, глядь, и притащишь! — весело кричал ребенок.
Пленительная мысль о хлебе оживила детей; они заговорили все разом, торопили отца…
— Молитесь, ребятишки, чтоб Бог хлеба послал, — проговорил Иван и, накинув на свое длинное, тощее тело обрывок овчины, имевший очень отдаленное сходство с кожухом, перекрестясь, вышел из хаты.
— Родные! Помолитесь, как тятя сказывал, — промолвила мать.
Опустились дети на колени, часто-часто их худенькие ручки начали творить крестное знаменье, и маленький Миколушка лепетал:
— Боженька! Пошли нам хлебушки!
Иван между тем торопливо шел к избе знахаря Кузьмича. С дороги он не боялся сбиться, несмотря на темноту, — он знал ее хорошо, кроме того, изба ведуна была недалеко.
«Даст ли, старый, хлебушки? — думал Иван. — Хоть бы краюшечку заплеснелую… Все детки отвели бы душу… Бедные мои, горемычные! Буду в ногах у него валяться, слезно молить… Поверну на милость его сердце… Ужли не даст? даст, даст! — почти с уверенностью подумал Иван, забыв, как несколько минут назад был твердо уверен в противном. — Даст! Бог пошлет для детушек!».
И несчастный мужик решительно постучался в дверь избы Кузьмича.
Тихо в избе Ивана. Лучина догорает, но хозяйка не думает вставлять в светец новую. Задумалась она, низко уронив на грудь голову. Дети присмирели. Они ждут, напряженно прислушиваясь к каждому шороху, не отец ли идет. В их представлении появление отца связывалось с появлением хлеба. Они не сомневались, что попытка отцова добыть «хлебушки» увенчается успехом. Миколушка уже мечтал о том, как он будет смаковать хлеб, какой он душистый, мягкий…
Чу! Шорох! Все встрепенулись. Но это не отец, это ветер стукнул дверью в сенях. Опять все притихли. Вдруг Миколушка вскочил.
— Тятька! — вскричал он.
Действительно, с крыльца ясно донесся шум шагов. Дверь распахнулась, и в комнату вошел Иван. Взглянула на него жена и ахнула: он был бледен как мертвец.
Дети воскликнули:
— Принес хлебушки?
Отец не отвечал им. Он сбросил овчину и грузно опустился на лавку.
— Что же хлебца, тятька? — спросил Миколка, тараща свои обведенные синевой глазенки.
— Нетути хлебца, касатик!.. — не сказал, а скорее простонал Безземельный. — В ногах у Кузьмича валялся — не дал!
Иван закрыл лицо руками. Миколушка уткнулся лицом в колени матери и заплакал, приговаривая: