— О, вы решили, что я подумываю о самоубийстве, мисс Макдоналд. Нет, нет, это не в моем духе.
— Но для чего вы его взяли? — мягко спросила она.
— Я... я снова рассматривал ружье Роберта. Ума не приложу, как это могло случиться.
Фиона стояла в старом махровом халате отца и смотрела на ружье.
— Но должна же быть причина. Скажем, не был поставлен предохранитель?
— Все может быть, но это так не похоже на Роберта. У нас это в крови — от отца и деда: прежде чем перелезать через изгородь, проверь предохранитель на ружье. Если б с ружьем было что-то не в порядке, мне легче было бы примириться со случившимся.
Фиона пододвинула кресло и села, опершись локтями о крышку стола и положив подбородок на ладони.
— То есть если никаких неисправностей нет, значит, остается одно: предохранитель.
Эдвард оторвался от ружья и посмотрел ей в глаза, и Фиона прочитала ответ в его глазах.
— Нет, Эдвард, — от всего сердца воскликнула она. — Вы... вы боитесь, что Роберт убил себя сам?
Эдвард глубоко вздохнул и тихо сказал:
— Да.
— Но почему? Можно еще понять, если б это случилось сразу после гибели Рангимарие. Боль потери. Но ведь прошло столько времени.
— Он лишился последней опоры, — задумчиво проговорил Эдвард. — Флер бросила его. Может, это было последней каплей.
Фиона задумалась.
— Но Флер уже уехала. Ведь она была в Эдинбурге. Почему же он ждал, а не сделал это сразу после ее отъезда? Тем более зная, что здесь дети и он им нужен?
— Он не знал, что она уехала навсегда. Он отправил ее в круиз, надеясь, что она вернется и все встанет на свои места.
— Почему же в таком случае вы считаете...
— В тот вечер в «Кошке в загуле» Флер сказала мне, что только что отправила авиапочтой письмо Роберту, где сообщила, что не вернется. Что она уходит к другому. Я так никогда это письмо и не видел. Скорее всего, он сжег его, а потом пошел и застрелился, и сделал это около изгороди, чтоб никто не догадался.
— К другому? Но почему она это сказала вам, Эдвард?
Она прочитала ответ в его глазах; в них стояла боль.
— Потому что этим другим был я.
Прежде чем она успела что-либо сказать, он поспешно проговорил:
— Это была неправда, Фиона. Она только хотела, чтоб все так было. Я, конечно, знал о ее чувствах ко мне, но я объяснял это вздорностью. Кроме Роберта, я был единственным мужчиной в «Бель Ноуз». А она жить без мужчин не могла. Я все время старался быть на строительстве, хотя страшно беспокоился за всех: и за детей, и за Труди, и за Роберта. Потом я уехал в Европу. Флер разыскала мой адрес, нашла меня в Эдинбурге и попросила встретиться с ней в этой самой «Кошке в загуле». По всей видимости, она считала, что, если объяснение состоится в людном месте, я не стану устраивать сцену. Она говорила, что Роберт совсем ее не понимает, что она знает, как благородно я поступаю ради нее, живя вне дома, а теперь уехав в Англию. Она даже договорилась до того, что нас, мол, связывает настоящая любовь — можете себе представить подобную ахинею? А когда я спросил, что она такое несет, — Фиона увидела, как челюсти его сжались, — она и призналась, что уже написала Роберту, что ни один из нас не вернется. Роберт вполне мог ей поверить. Дня за два до этого я сообщил ему, что получил соблазнительное приглашение от одной крупной компании в Великобритании. Не то чтобы я принял его, но я не сказал определенно, что отказываюсь. Он мог получить мое письмо одновременно с письмом Флер. Сопоставив то и другое...
Фиона кивала с отсутствующим видом. Она размышляла о том, мог или не мог Роберт Кэмпбелл застрелиться. Потом встала с кресла, затянула потуже пояс халата и сказала:
— Я сделаю что-нибудь горяченькое. Я, собственно, для этого сюда пришла.
Эдвард пошел к камину вместе с ней:
— Чайник поет. Я сделаю чай. Можем съесть ваши лепешки.
Было что-то нереальное в том, что оба сидели у огня в столь поздний час, вооружившись длинными вилками для тостов, глядя в огонь на подрумянивающиеся лепешки, выхватывали их с пылу с жару, мазали маслом и ели.
— Это ведь мужской халат? — спросил Эдвард.
— Да. Папин, — с улыбкой кивнула Фиона. — Я не могу с ним расстаться. Когда мне плохо, я всегда надеваю его. Будто он рядом... — Она сунула руку в карман, вытащила горстку табака, растерла его пальцами, высыпала обратно в карман и с удовольствием понюхала пальцы. — Папа не выпускал изо рта трубку. Разве что в церкви во время службы.
— Вам было плохо?
Она молча посмотрела на него, и он спросил:
— Отчего?
Она почувствовала, как кровь прихлынула к лицу, и потупилась.
— Я, кажется, догадываюсь. Дети вас замучили вечером расспросами о Матти. Этот ваш Иан на ней женился?