– Все в той же лачуге?
– К сожалению, – все там же…
Мартина неприлично громко расхохоталась, и глаза у метра Валата утратили ласковое выражение.
– Так что же я должна сделать? – спросила Мартина.
– Необходимо выполнить кое-какие формальности…
– Расходы будут? Я не собираюсь тратить деньги на это «наследство».
– Следовательно, надо его продать, мадам Донель, – метр Валат заговорил официальным тоном.
– Ну конечно, – Мартина встала. – Поручаю все это вам. Нет ли у вас ключа?
– Нет, мадам, ключа у меня нет… Никому не придет в голову… Да и вообще – существует ли ключ? – Метр Валат открыл дверь. – Вы приехали на машине, мадам?
– Нет, автобусом.
– Если вы хотите посмотреть участок, я к вашим услугам: могу отвезти…
– Очень любезно с вашей стороны. Только это ведь тут совсем близко, я пройдусь пешком.
Было уже поздно. Контора опустела, лишь одна машинистка, надевавшая чехол на машинку, с видимым нетерпением ожидала конца разговора, чтобы дать патрону письма на подпись. Метр Валат еще раз поклонился.
– Я займусь вашим делом, мадам… Всегда к вашим услугам…
Мартина шла по улице. У табачной лавочки, куда она когда-то бегала за спичками, стояли теперь серые цементные ящики с цветами. Все ли еще там распоряжается эта стерва Мари-Роз? Витрина торговца красками все такая же пыльная… Еще одна заправочная… А домика газовщика, значит, уже не существует! Перед заправочной – газон, цветы, и человек в ярко-синем комбинезоне заправляет машину, черную с белым верхом… Возле домика деда Маллуара в облезлом плетеном кресле сидит старик… Может быть, это сам дед Маллуар? Огород за домом – не возделан, разросшийся шиповник навалился на расшатанный забор. Старик, опершись подбородком на палку, проводил Мартину долгим взглядом. Дом деда Маллуара стоял на самом краю деревни, за ним начинались поля, а деревенская мостовая переходила в гудронированное шоссе. Мартина прошла мимо поворота, ведущего к лачуге: ей не хотелось сразу там очутиться, лучше сначала погулять в своем лесу, а туда еще успеется… Никто и нигде ее не ждет, времени для нее не существует.
Мартина углублялась все дальше в лес… Она испытывала облегчение, как если бы сняла тесный корсет, дышала всей кожей, грудью, животом, она чувствовала себя рыбой, которую бросили в воду. Впервые после той ночи она была способна ощущать что-то, помимо нестерпимой боли. Она попробовала взмахнуть руками, расправить плечи, вытянуть шею. Все было послушно ей. Запахи леса приветственно шли ей навстречу, мох услужливо поддавался ее ногам, как каучуковые ковры в «Институте красоты». Зоркие глаза Мартины привычно поглядывали по сторонам, она припоминала, что цветет в это время года… фиалки, ландыши… А вот и полянка, на которой трава сохраняет влагу в течение всего года, даже в засуху. Там, на краю, под огромным тополем, увитым омелой, лежал, как на сцене в опере, большой камень. Мартина уселась на него и, не отрываясь, смотрела на зеленую полянку, поросшую неестественно яркой ядовито-зеленой травой, прикрывавшей предательскую трясину… Увязнуть там… Худшая из медленных смертей. Медленно, медленно погружаешься все глубже и глубже, а вокруг нет ничего твердого, устойчивого, на что можно было бы опереться, за что можно было бы зацепиться… будто кто-то тянет тебя за ноги, все тянет тебя вниз и вниз… вот уже погрузились и рот, и нос, и глаза… А человек, стоя, все продолжает погружаться и погружаться… Мартина откинула голову. Небо было голубое, и на нем мирно паслись стада завитых белых барашков. Мартина тотчас же свернула в сторону, чтобы ощутить твердую почву под ногами. Земля под большими соснами была устлана иглами, блестящими, лакированными, как стекловидный, не подверженный порче паркет. А это что? Лесосека?… У Мартины сильно кружилась голова, и она торопливо шла по направлению к шоссе, которое уже виднелось за срубленными деревьями. Она шла мимо совсем свежих, истекавших смолой пней. Отчетливо были видны машины, проезжавшие по шоссе. Канава, и вот уже обочина главной магистрали. Господи, да она стала в два раза шире! Машины двигались непрерывным потоком в двух направлениях…
Она шла по обочине. Это место столь же мало подходит для прогулки, как рельсы метро, если бы кто-нибудь вздумал прогуливаться по ним. Раньше тут проходила проселочная дорога, по которой деревенские парни гонялись на велосипедах. Она решила дойти до ресторана и уж оттуда пройти к хижине. Но существует ли еще ресторан?
Он стоял на прежнем месте. Было слишком рано для «цыплят с эстрагоном», а то Мартина позволила бы себе это удовольствие. Она подошла к ресторану со стороны леса, к той самой изгороди, через которую она некогда подсматривала за объедавшимися людьми… Розовые кусты, которыми увита изгородь, еще не зацвели, на них были только нежно-зеленые листочки да гроздья бутонов. Мартина наблюдала за официантами в белых куртках, они кончали накрывать столики. Постепенно съезжались посетители, гравий скрипел под их ногами. «Вечер будет теплый, – говорил официант, – но если вы предпочитаете террасу или зал…» Всю жизнь она подсматривает, как живут другие, точно воровка. Черная сорока-воровка.
Мартина обошла вокруг и попала к главному входу в ресторан со стороны дороги. Там уже стояло несколько машин, а на террасе толпились люди. Мартина прошла через весь зал к бару и взобралась на высокий табурет. Здесь еще ни души, хотя все готово к приему посетителей, ресторан нарядно убран, весь в цветах. Как здесь красиво… мебель и тут плетеная, но только лучше, чем у нее… а стенные лампы: черные руки с факелами… В гигантском камине красно вспыхивал огонь, а над ним жарились на вертелах цыплята. В огромных вазах стояли нежно-розовые цветущие ветви сливового дерева… на всех столиках тюльпаны, гиацинты…
Посыльный, стоявший у входа, с любопытством поглядел на Мартину, когда она сказала ему, что у нее нет машины; он не отрывал от нее глаз, пока не подъехали какие-то посетители и он не был вынужден приступить к исполнению своих обязанностей. Мартина шла по обочине, нисколько не остерегаясь пролетавших мимо нее машин и спотыкаясь на каждом шагу – ведь эта дорога не для пешеходов. День угасал, Мартина свернула на тропинку, чтобы скорее выйти к рощице, в которой стояла лачуга.
Сумерки сгущались, вот-вот совсем стемнеет. Еще издали Мартина различила возле хижины грузовик. Когда она подошла вплотную, ей пришлось его обойти: уцелела лишь изгородь из кустарника, забор повалился, а загон был похож на переполненный помойный ящик без крышки… Тишина, Мартина искала глазами водителя грузовика – никого. Она чувствовала, как ночь ее обступает, туман, словно густой паровозный дым, лез ей в глаза. Никто, очевидно, не подходил к лачуге, уже давно заброшенной, как могила… Мартина устремилась к этой свалке, наткнулась на цепь, которая звякнула, ударившись о что-то металлическое. Собаки не было, не раздалось и лая, но в дверях лачуги показался человек; он неподвижно стоял, согнувшись, подобно кариатиде, точно держал на своих плечах эту сгнившую собачью конуру; он замер на месте, смотря на приближавшуюся к нему Мартину. Она подошла и остановилась напротив него. Человек был огромного роста, его крепкое мускулистое тело облегала сетчатая полосатая тельняшка, синие штаны, на ногах – высокие резиновые сапоги. Еще было достаточно светло, чтобы увидеть его светло-голубые властные глаза… и то, что он не брит… Сходство с кариатидой нарушилось – человек шагнул вперед, выпрямился, расправил плечи, послышался его голос:
– Что вам здесь надо?
– Но я здесь – у себя… – сказала Мартина.
Человек пристально посмотрел на нее.
– Вы – дочь Мари?
– Да…
– Ну тогда конечно… У вас – все права. Одно только я вам скажу: может быть, вы и ее дочь, но вы никогда не станете так по ней убиваться, как я.
– Тогда… будем оплакивать ее вместе.