– Мы договорились, – сказала она Мартине, – твоя мать согласна отдать тебя мне в обучение. Ты сможешь навещать ее по воскресеньям… – И она поторопилась переодеться.
Вот каким образом Мартина перекочевала из одного мира в другой. Теперь она уже по праву стала частью донзеровского дома с его эмалевой краской, линолеумом, светлым дубом, мылом и лосьоном.
Парикмахерша была вдова. Увеличенная фотография ее покойного мужа занимала почетное место над камином. Он был уроженец здешних мест и хорошо зарабатывал столярным ремеслом. Она, парижанка, вначале скучала в деревенском уединении, но, когда родилась Сесиль, примирилась и привыкла к окружавшему ее спокойствию. После смерти мужа она продала его столярную мастерскую, находившуюся невдалеке от дома, обновила свой парикмахерский салон, даже выписала из Парижа аппарат новейшей конструкции для перманента, столь совершенный, что и парижанки, приезжавшие на отдых, и особы из городка Р. и из замка причесывались у мадам Донзер. Во время каникул салон никогда не пустовал, и помощь Мартины вовсе не была излишней. В первое же лето она постигла науку мытья головы шампунем, практикуясь на мадам Донзер и Сесили; но мадам Донзер еще не рисковала применить знания Мартины на клиентуре, она хотела, чтобы Мартина привыкла к салону, заставляя ее подметать волосы с пола, чистить и полировать эмаль и никель, а по части полировки Мартину трудно было превзойти, надо было видеть, как под ее руками все засверкало! Умела она и улыбаться клиенткам; молчаливая, приветливая, одетая в белую блузу, казавшуюся еще белее от золотистого загара и совершенно черных волос, собранных в гладкий, блестящий пучок на затылке, – в свои пятнадцать лет она благодаря этой прическе выглядела как-то особенно соблазнительно. Мартина была безукоризненно опрятна. Мадам Донзер, намереваясь сделать доброе дело, сделала его к своей выгоде. Сесиль ведала хозяйством и кухней так как не любила парикмахерской; она посещала дополнительный курс занятий в Р., что было необходимо для поступления на парижские курсы машинописи и стенографии. Дела у мадам Донзер шли великолепно, она установила еще один умывальник для мытья головы и приобрела еще один аппарат для сушки волос. Скоро ей пришлось доверить Мартине даже перманент, не говоря уже о стрижке. И Мартина отлично со всем справлялась.
Ежемесячно мадам Донзер ездила в Париж. Иногда она оставалась там ночевать у своей двоюродной сестры. Мадам Донзер ездила за оборудованием для парикмахерской и за покупками для нее самой и для дочерей. Она и говорила, и думала «дочки», не делая разницы между Сесилью и Мартиной, часто одевая их совершенно одинаково, равно восхищаясь как нежно-белокурой Сесилью, так и Мартиной. Сесиль очень походила на мать, только была тоненькой, какой, вероятно, и мадам Донзер была в ее годы; а теперь мадам Донзер раздобрела – она любила поесть всласть. И мать и дочь – обе были искусными поварихами. Тонкий короткий носик мадам Донзер терялся между пухлыми румяными щеками, а очки, которые она, к сожалению, вынуждена была носить, никак на нем не держались. У Сесиль были фиалковые глаза ее матери, только она не носила очков, и такие же пепельно-белокурые, чтобы не сказать мочальные, волосы. По всей видимости, после тридцати лет она станет точь-в-точь такой же, как мать, и такая перспектива вовсе не была отталкивающей, но с теперешним ее романтическим обликом тоненькой девственной Офелии не имела ничего общего.
Уже начинали забываться годы оккупации, и все настолько привыкли к освобождению, что счастье, став обыденным, перестало ощущаться. Появился бензин, исчезли карточки… Что же касается всего остального, то понять что-либо было еще труднее, чем во время «странной войны»; и впрямь, возник какой-то странный мир, можно было подумать, что это немцы выиграли войну – те, кто с ними сотрудничал, на глазах у всех смелели, наглели; на каждом шагу подстерегала какая-либо неожиданность; вернувшиеся из плена возмущались, обнаруживая, как, например, каретник, что его клиентура перехвачена другим из города Р., хотя тот и был коллаборационистом; или же аптекарь, который никак не мог выгнать из аптеки своего заместителя. Многим было обидно… Мадам Донзер и обе девочки поступали как все, бранились и ворчали, но всеобщее разочарование было для них, что дождь для человека, укрытого непромокаемым плащом.
У Сесили был молоденький воздыхатель, который также работал в Р. Они либо ездили туда каждый день вместе на автобусе, либо шли пешком. Мадам Донзер находила, что для женитьбы они слишком молоды, с чем трудно было не согласиться. Восемнадцатилетний воздыхатель, хотя и работал подмастерьем у каменщика, был все же сыном состоятельных родителей: отец его подрядчик. Мальчик тоже должен был стать подрядчиком, но сперва ему предстояло изучить ремесло: чтобы на тебя хорошо работали, надо самому дело знать. Сесили разрешалось встречаться с Полем.
За Мартиной никто не ухаживал, она думала о Даниеле и жила надеждой на встречу с ним, оглядываясь по сторонам – не идет ли он – всякий раз, когда выходила на улицу. Ждать купального сезона не пришлось. Даниель стал регулярно приезжать в деревню к доктору Фуонелю: если восемнадцатилетнего парня приговорят к смертной казни, это не может не отразиться на здоровье. Даниель приезжал к доктору на уколы два раза в неделю и неизменно встречал при въезде в деревню Мартину-пропадавшую-в-лесах, она сидела на каменной тумбе и ждала… Нетрудно было догадаться, кого она ждет. И все же Даниель проезжал на своем велосипеде мимо Мартины, улыбаясь, но никогда не здороваясь с ней. А отъезд его Мартина иногда пропускала: то доктор оставлял его обедать, а то он ехал дальше – в Париж. Глядя на него, как-то не верилось, что он нуждается в уколах! Перемениться-то он, конечно, переменился – стал настоящим мужчиной, но все такой же крепыш, каким был в детстве, круглоголовый, с волосами бобриком. Черты лица у него заострились, но по-прежнему казалось, будто он сдерживает смех, отчего ноздри у него вздрагивают, а щеки, потерявшие округлость, теперь уже не надувались, как прежде. Весь он был аккуратный, сияющий, надежный, как его новенький мотоцикл, – у него ведь появился мотоцикл. Летом он ездил в одних шортах, а зимой в кожаном костюме и сапогах. Мартина издали слышала его приближение, испытывая одновременно восторг и страх.
Летом нареченный Сесили был очень занят то на одной стройке, то на другой, поэтому подруги ходили купаться вдвоем, без мальчиков. На озере они их, конечно, встречали, но все знали, что это девушки серьезные, и относились к ним с уважением, ну, пошумят, посмеются вместе так ведь тут ничего плохого нет.