И плеснул остаток вина в горло.
Слизистую обожгло. Генрих задержал дыхание, смаргивая выступившие слезы. Черный силуэт турульца дрожал и распадался в прах. Наверное, в его крови тоже засел невидимый vivum fluidum.
— Ваше высочество? — услышал Генрих сдержанно-взволнованный голос Медши и, не слушая его, заглядывая в размытое лицо, произнес тихо и внятно, вытачивая каждое слово:
— Найдите формулу, граф. Поддержите мои начинания. Несколько капель ламмервайна — и вам больше не понадобится Спаситель. Никому. Никогда.
Он не слышал, что ответил Медши — в конце концов, о ходе экспериментов ему отчитывался Натаниэль, а граф лишь обеспечивал прикрытие от любопытных глаз епископа Дьюлы, — зато в короткую паузу между трелями флейт расслышал знакомый матушкин смех. Склонившись к ее плечу, старый волокита что-то нашептывал императрице на ухо. Вспыхнув, Генрих отставил бокал на край стола и, одернув китель, шагнул обратно в бальную залу.
Танцующие пары расступались перед ним. Привычно, повинуясь давно заведенному механизму: прервать танец, склониться в поклоне или реверансе, приклеить на лица улыбки, опалить восторгом и обожанием.
От каждого взгляда под кожей Генриха вспыхивало по искре, и, когда он приблизился к матушке, огонь вовсю гулял по венам.
— Ваше сиятельство, позвольте, — твердо проговорил он, небрежно разворачивая старика за плечо.
— Генрих! — едва шевельнула губами императрица, отшатываясь и бледнея. — Приличия…
— Сегодня устанавливаю я, — запальчиво докончил он. — Вы обещали мне второй танец, и вот я пришел взять обещанное.
— Конечно, ваше высочество, — тесть наклонил седую макушку. Его подбородок трясся, во взгляде блуждала растерянность. — Простите, что нарушил…
— Прощаю, — через плечо бросил Генрих, мягко подхватывая безвольную руку матери.
— Благословите!
— Во славу Господа и именем моим, — он притянул императрицу ближе и заглянул в ее застывшее лицо. — Вы редко держите обещания, не так ли?
— Ты сам покинул нас невежливо и преждевременно, Генрих, — она, наконец, справилась с волнением, и маска на ее лице разгладилась. — Хотя могу тебя понять. Карлу Фридриху пришлось вальсировать с невесткой, а она танцует как верблюд!
— Не забывайте, что говорите о моей жене, — с досадой ответил Генрих, втайне признавая матушкину правоту.
— Мое сердце разрывается, когда я говорю о ней. Гляди, гляди! — приникнув к сыну и заставив того вздрогнуть от сладкого смущения, она украдкой глянула на танцующих и недовольно сдвинула брови. — Нет ни изящества, ни такта. Ужасно!
— Зато изящество и такт в наличии у тестя. Он уже успел обаять вас?
— Ты ревнуешь, дорогой?
— Я? Ревную? — делано возмутился Генрих, но сразу же покаялся: — Ревную. А еще опасаюсь за вас.
— Из-за этого ужасного покушения?
— Да. Я испугался, что вы могли пострадать. А теперь боюсь, что переживания скажутся на вашем здоровье. Или, того хуже, вы покинете Авьен…
Она неловко рассмеялась, отводя глаза.
— Я ведь обещала, дорогой.
— От одной мысли, что могу потерять вас, я схожу с ума.
— Мой милый мальчик! — с улыбкой произнесла императрица, выпростав руку и дотронувшись до его щеки. — Сегодня я гордилась тобой.
Генрих выдохнул, порывисто поцеловал ее пальцы, и она тут же возвратила руку на его плечо.
— Я ждал этих слов больше всего на свете, — признался он, любуясь, как кровь снова приливает к матушкиным щекам, довольствуясь уже тем, что находится от нее так близко. — Как жаль, что никогда не услышу того же от отца.
— Он огорчен твоим выбором, Генрих. Так же, как и я.
— Вы не рады за меня, матушка?
— Я радуюсь, что ты, наконец, остепенишься. Твоя рассеянная жизнь… — она вздохнула, приподнимая брови и с надеждой заглядывая в его лицо. — Все эти слухи, что доходят до меня… они отвратительны, милый.
— Я отвратителен вам?
— Ты слишком легкомыслен, — огорченно ответила императрица и совсем тихо добавила: — И от тебя снова пахнет вином…
— Я не могу выпить на собственный юбилей и свадьбу? — поморщился он, замедляя шаг. Отгремели и повисли эхом последние аккорды. Пары остановились, и Генрих остановился тоже, однако, не выпуская ладони матушки.