— Не могу понять, каким образом в наше время существуют люди, равнодушные к окружающему, к природе, к человеческим судьбам, к их горестям и радостям?.. Мне трудно объяснить их внутренний мир.
— А ты подальше от них. Описывай жизнь живых людей, а не живых покойников. Вряд ли на фронте ты видел равнодушных.
— Но они существуют. Мы их порой не хотим замечать, но ведь они есть, есть как проклятие, как что-то противоестественное… Недавно я видел человека с протезом вместо ноги. Учился ходить. На улице зацепился за угол дома и еле удержался от того, чтобы не упасть. Он страдал, но не от физической боли. Он глядел на здоровых людей, которые проходили мимо, не останавливаясь, лишь бросая сочувственные взгляды; они готовы были прийти на помощь, но в этом не было нужды. Двое, проходя, засмеялись… Я не знаю причину их смеха, но любой смех в ту минуту был оскорбителен. И это представители молодежи. Эти даже на помощь не пришли бы…
— Такие выведутся со временем.
— Нет смысла ждать. Их надо выводить. Помнишь? «Не бойся врага. В худшем случае он может тебя убить. Бойся равнодушных. Они не убивают, не предают, но своим молчаливым согласием способствуют, чтобы в мире было и убийство и предательство».
— Я думаю, ты преувеличиваешь, дорогой. Даже если человек дурно воспитан, его воспитает сама действительность.
— А пока будет длиться это воспитание, они будут портить жизнь!
— Скажи, Дима, тебе всегда хорошо со мной?
Таня внезапно переменила разговор, заглядывая ему в глаза. Фомин, казалось, не удивился вопросу.
— Всегда.
— Мне тоже. Я решила больше с тобой не расставаться ни на один день.
Тане в эту минуту казалось, что он слышит тревожный стук ее сердца.
— Я знаю. Решила давно, но зачем молчала? Мне, на самом деле, трудно без тебя. Напрасно ты скрывала свои визиты к Василию Зиновьевичу. Знаешь, Танюша, когда у человека что-то не так там, внутри, когда он, скажем прямо, неизлечимо болен, он делается настороженным, мнительным, до предела любопытным. Трудно что-либо скрыть от него. Я же отлично тебя знаю и мысли твои тоже. Но я сдаваться не собираюсь. Меня так просто не опрокинешь на спину. Дважды судьба пыталась это сделать и дважды терпела поражение.
Какая сила вывела ее из равновесия, она не могла бы этого сказать! Еле сдерживая слезы, Таня уткнулась лицом в его плечо… Потом прошло, и она вдруг обрела уверенность, что он будет жить, жить долго. Как она могла бросать его одного на недели? Его жизнь — это ее жизнь. Она будет делать все, чтобы он был здоров.
— Жаль, у нас нет детей…
Таня зажала ему рот рукой, с обидой глянула на него.
— Обещай никогда не говорить об этом. Мне нужен ты, и только ты…
Тревожное чувство исчезло. Они наслаждались покоем. Потом Фомин из ящика стола достал конверт.
— Ты Михеева помнишь?
— Федю? Конечно. Он работает испытателем. Почему ты его вспомнил?
— Письмо от него. Почитай.
В памяти возникло доброе, крупное лицо Федора. Он и Астахов спасли ее мужа там, на фронте, его бывшие ученики, друзья. Таня читала письмо и вспоминала годы юности…
«…По-прежнему летаю… испытываю новое, что дает наука. Люблю свой труд и радуюсь. Как сильно шагнула авиация вперед! Уверен, что скоро будет проложена дорога к планетам. Бывают и горькие дни. Недавно хоронили товарища. Он был вдов. Жена умерла в последний год войны. Остались двое пацанов. Хорошие ребята! Теперь это мои сыновья. Если бы вы знали, как я привязан к ним! Не знаю, что такое собственные дети, но они не могли бы быть для меня дороже вот этих маленьких «сирот». Я поставил слово «сирот» в кавычки, не люблю его. Я бы выкинул его из русского языка к чертовой бабушке (извините за выражение). Унижающее, отвратительное слово! У моих ребят нет матери. Говорят — надо жениться. Не могу. У меня много друзей среди мужчин, а вот женщины нет. В любовь молодой не верю, да и вряд ли она сможет быть матерью м о и х детей, а женщина примерно моего возраста еще не пересекала моего пути, иначе я ее перехватил бы. Не считайте меня нравственным уродом. Уж так получается.