Разговор с полковником состоялся через два дня после его последней встречи с Полиной.
Астахов начал думать о Полине с обидой. Зачем она усложняет отношения? Почему нельзя проще смотреть на вещи? Сейчас он, по крайней мере, пришел к определенному решению: он пойдет к ней, успокоит, убедит, что незачем ждать отпуска, чтобы жить вместе. И никакие Половинкины не откроют рта с целью унизить, оскорбить. В конце концов он тоже виноват в том, что прибалтывали к правде в небольшом уединенном от мира поселке.
Астахов вошел в комнату без стука и, пораженный, остановился у порога: обстановка в комнате стала другой. Незнакомая женщина что-то готовила на плите. В детской кроватке спал ребенок.
— Простите… Где Полина?
— Вы Астахов?
— Да!
— Она уехала. Просила передать вам.
Женщина протянула конверт. Астахов сунул его в карман и вышел, забыв поблагодарить. В первую минуту он хотел разорвать конверт не читая, выбросить в снег, затоптать… А может быть, выехала временно по какому-нибудь случаю? Он хотел, чтобы было так (врачи часто забирали медсестер с собой в местные колхозы), но читать боялся. «Что ты мне еще приготовила? Чего ты хочешь в конце концов?» — подумал Астахов, вскрывая конверт.
«…Оставаться здесь не хочу ни одного дня, ни одного часа. Видеть тебя перед отъездом не могла: ты убедил бы меня ждать. Уезжаю, потому что слишком сильно люблю тебя. Пока мы оба здесь, покоя не будет. Ты это и сам понимал, только молчал. Даже если ты не захочешь меня больше видеть, я найду в себе силы начать жить сначала, тем более, я не одна. Его еще нет, но в нем будешь и ты. Может быть, поэтому мне хорошо сейчас. Я знаю твой город. Знаю, где живет Таня. С места напишу.
15
Люди, здоровые, сильные — авиационные техники, инженеры части, где служил Астахов, привыкли трудиться и меньше всего были склонны к жалобам на тяжелые арктические условия. Самолет должен быть всегда готов к вылету при любых обстоятельствах, при любой погоде, даже если для этого нужно было работать, устраняя неисправности при штормовом ветре, при холоде, когда дышать трудно, и не потому, что это приказ, а потому, что нужно. Простота в отношениях между летчиками и техниками помогала созданию деловой дружбы. Летчики с уважением относились к труду техников, в равной степени техники уважали труд и жизнь летчиков. Эти две центральные фигуры в боевой авиации как бы составляли то целое, что живет и дышит одним воздухом, одним стремлением, одной целью.
И только инженер Половинкин в дружной семье летчиков выглядел каким-то исключением, равнодушным ко всему чинушей, а не руководителем. Люди не выносили его грубости, постоянных придирок и его мрачного вида, будто «выпил и не закусил». Половинкин об этом отношении к нему окружающих знал. К тому же в поселке скоро всем стало известно о его письме в политотдел, в котором он обвинял не только летчиков, но и офицеров штаба, командира, по существу всю партийную организацию.
Половинкин был уверен, что как автор письма он останется для всех, кроме Короткова, лицом неизвестным и, когда этого не получилось, был взбешен. Он уже осуждал и полковника, потому что по вине последнего усложнилась его, Половинкина, жизнь. Ему казалось, что после партийного собрания Коротков разделит его точку зрения и уж во всяком случае о письме-то никому не скажет, как и просил Половинкин, когда передавал письмо лично в руки, так сказать строго конфиденциально, в порядке партийной информации.
«Кажется, переборщил! — досадно подумал Половинкин. — Какой черт дернул меня за язык!? Тут еще эта женщина, Полина… Вероятно, она уехала, не простившись с Астаховым. Значит, Астахов не знает, что я был у Полины за день до ее отъезда. Вот ведь как получилось. Нехорошо…»