— А, все чепуха! Не слушайте меня, суслики… И вот что… Сегодня пьем, а завтра… Чтобы служба — службой. Субординацию помнить. Давайте выпьем за нашу традицию, за наш праздник, за День авиации!
Все оживились. Петроченко вскочил и воскликнул:
— И за нашу удачу!
Все выпили. Женщина заиграла на гитаре. Вино ударило Астахову в голову. Он взял жирный кусок мяса и торопливо начал жевать. Петроченко выбил у него из рук вилку и потянул из-за стола:
— Хватит, лопнешь!
Звуки гитары, резкие, беспорядочные, перемешались с выкриками и смехом.
Астахов, танцуя с какой-то женщиной, пытался разглядеть ее лицо и не мог. Мелькнула мысль: «Вот, черти, спирту налили»… Взвизгнула оборванная струна. Женщина прижалась к нему в дальнем углу комнаты и поцеловала его в губы.
На минуту стало стыдно…
Кто-то потянул его за гимнастерку:
— Хватит, успеете… Выпьем еще?
Не разбирая, спирт это или водка, Астахов большими глотками опорожнил стакан. И опять все закружились в танце. Он смутно помнил, что было дальше. Почувствовав приступ тошноты, вышел на улицу и, с трудом удерживаясь на ногах, побрел домой.
На следующий день Сенников, встретив его в аэроклубе, остановил:
— Ты что вчера смылся? — Он подозрительно поглядел на Астахова и добавил: — Смотри, не вздумай болтать… За дружеским столом можно обо всем говорить… Понял?
Открытая легковая машина пылила по дороге мимо пригородного села.
За рулем Петроченко, рядом с ним Куракин. Машина шла с большой скоростью. Колеса однотонно шумели, врезаясь в толстый слой мягкой пыли. Степан сжался, с трудом сохраняя спокойствие. Петроченко глядел вперед пристально, неотрывно… Куракин не выдержал:
— Мне надоела эта бешеная скорость. Убери газ, и так пропитались пылью.
— С похмелья полезно. Люблю такую прогулку, забываешь все, кроме необходимости вовремя притормозить. Ты слышишь, как ветер свистит?
— Не уменьшишь скорость, выключу зажигание! — почти крикнул Куракин.
— Ты чего психуешь? Не волнуйся, умирать будем не здесь.
Но угроза подействовала. Петроченко убрал газ. Пыль хлынула в кабину.
— Люблю бешеную езду, — продолжал Петроченко, откинувшись на спинку сиденья, — особенно вечерами, но в это время мне батя не доверяет машину. Однажды мы зацепили тачку и сшибли с ног старика… Еле распутались, деньги помогли.
Степан перевел дух. Проезжали мимо кустарника, росшего у самой дороги.
— Давай покурим, да и мотор остынет.
— Как хочешь.
Свернули с дороги и выключили мотор. Оба с наслаждением растянулись на теплой, пожелтевшей от жары и солнца траве. Небо медленно темнело. Солнце на закате не жгло, но духота стояла прежняя.
— Люблю батю, — мечтательно говорил Петроченко, дымя папиросой. — Большой чин, добраться бы нам до такого…
— Доберемся. Какие наши годы! Послушай, ты ведь здешний житель? — вдруг спросил Степан. — Родионову знаешь? Не как курсанта, а раньше, понимаешь?
— Да, я здесь вырос. Окончил аэроклуб, стал инструктором. Знаю всех выдающихся людей в городе, а вот Родионову не помню. Много их, смазливых.
— Понимаешь, одно время я был с ней в интимных отношениях, — нерешительно проговорил Степан, — а сейчас несколько раз пытался встретиться вечерком, не идет. Не могу понять, что бы это значило? Сегодня попытаюсь поговорить. Вероятно, побаивается меня. Инструктор все же…
— Смотри, как бы она у Астахова по всем статьям обучение не прошла, пока ты собираешься, — цинично заметил Петроченко…
Куракин вспыхнул.
— За это я не боюсь. Таким таежным вахлаком она не заинтересуется. — Он хотел продолжить разговор о Родионовой, но, видя равнодушное лицо товарища, отказался от этой мысли.
— Что-то мне не нравятся твои земляки. Горды не в меру. На прогулку приглашал Астахова — не поехал.
— Сенников на него зол. И за вечер, что ушел рано, и за Гаврилова. Астахов упорно хочет научить летать курсанта, которого ты выгнал.
— Я это знаю. Посмотрим, что выйдет, а с Сенниковым нам дружбы терять нельзя. Отчаянный человек, — Петроченко пытливо посмотрел на Степана и добавил: — Только не болтай. Я с ним летал несколько раз последнее время. Мы срывали самолет в штопор на малой высоте. Готовимся ко Дню авиации.
Степан не мог скрыть удивления. Сам он побаивался летать и никогда не ставил самолет в критические положения. Это замечали и курсанты. Он не мог разобраться в натуре Сенникова. И Петроченко был тоже загадкой. Сейчас Степан подумал не без злорадства: «Не жалко головы — летите в пропасть». А вслух сказал: