Он ничего им не рассказывал, в течение вечера десятки раз подходя к телефону. Брал и тут же клал трубку. Один раз позвонил, но не смог выдавить ни слова.
А все оказалось вот так просто. Вчера расстались, сегодня встретились. И никаких метаний «между». Сам виноват…
В широкой прихожей, стоя под свисающим с трехметрового потолка абажуром, Ляля разматывала с его шеи длинный вязаный шарф, на каждом витке приподнимаясь на цыпочки. Даже на шпильках она едва доставала ему до подбородка. Ее ворчливые причитания, что-де ей «достался какой-то калека, который не может даже раздеться самостоятельно, что ей придется с ним нянчиться и муж из него получится никакой, скорее и не муж вовсе, а еще один ребенок, если он, конечно, рискнет ей сделать ребенка, а то от робости и недогадливости он проглотил язык и…», он прервал длинным поцелуем. Они стояли и целовались, задыхаясь и по очереди заглатывая порцию воздуха, поддерживая друг друга, когда кто-то начинал терять равновесие, закрывая и открывая глаза, слепые от набежавшей влаги.
— Ну и стоило столько времени строить планы, как ко мне подойти? Проще надо быть, Соколов, проще, и тогда к тебе люди сами потянутся, — оторвавшись от его опухших губ, насмешливо проговорила Ляля.
Сашка в ответ глупо улыбался, не отрывая взгляда от ее зеленых, с рыжими крапинками глаз.
Часть 4
Семья
— Так-так… Не узнаем друзей детства! Нехорошо… — Знакомый голос прозвучал так близко, что Леон вздрогнул.
Засунув руки в карманы красного пиджака, перед ним стоял Пашка Дохлов. Он совсем не изменился, лишь слегка раздавшись в плечах. На лице повисла ухмылка, больше напоминавшая оскал волка, поймавшего кролика. Леон под взглядом его холодных голубых глаз почувствовал себя неуютно.
— Паша… Рад тебя видеть, — выдавил он, отодвигаясь.
Конечно, ни о какой радости речи не шло. Со дня их последней встречи пролетели многие годы, и Леон успел вычеркнуть из своей жизни и Дохлова, и многих других, с кем вынужден был общаться в детстве. О Пашке он ничего не слышал с тех пор, как его мать получила отдельную квартиру где-то в одном из спальных районов города. И вот сейчас тот собственной персоной стоял в коридоре их старой коммуналки.
— Каким ветром тебя занесло к нам?
— А ты, я вижу, не очень-то рад нашей встрече, Леон?
— Ну почему? Пойдем ко мне, мать лежит в больнице, я один.
— А отец?
— Умер в девяносто втором. Инфаркт.
Леон не любил вспоминать, как это произошло. Он до сих пор чувствовал свою вину за смерть отца и часто повторяющиеся теперь приступы у матери. В тот год отец, отдавший заводу все свои силы и здоровье, наконец получил ордер на отдельную трехкомнатную квартиру. Но пожить в ней ему не удалось…
Леон, которому в очередной раз задержали нищенскую зарплату в проектном институте, уволился с работы и открыл кооператив по производству пряжек для сумок и ремней из отходов пластмассы. Ему казалось, он быстро окупит вложенные деньги и начнет зарабатывать на хлеб с маслом. Сумму на раскрутку, по тем временам немалую, он занял под проценты у бывшего сослуживца, хорошо поднявшегося на торговле привозными шмотками. Ко времени, когда пришла пора выплачивать долг, он не только ничего не заработал, но и задолжал за аренду и ту самую бросовую пластмассу. У кредитора, ссудившего его деньгами, оказалась крутая «крыша», бойцы которой с успехом выколачивали из несостоявшихся бизнесменов долги. Когда Леон объявил родителям, что придется отдать новую квартиру, иначе его не оставят в живых, с отцом случился сердечный приступ. Он умер по дороге в больницу. А мать с тех пор стала для Леона живым укором.
Леон ключом открыл дверь и пропустил Пашку вперед.
— Да… небогато живешь! Ничего не изменилось. — Пашка осуждающе обвел апартаменты друга детства цепким взглядом.
Леон разозлился. «Ну, конечно! Я же не ворую, как ты!» — чуть не вырвалось у него. Однако вслух обвинять Пашку поостерегся, заметив на шее Дохлова золотую цепь размером с ту, что свисала с бачка в их коммунальном туалете. Сам Леон, в своих штанцах китайского производства, почувствовал себя нищим студентом, живущим на стипендию.