Конечно, я не сказал, что готов начать немедленно. За меня это сказал Гильфанов, оказавшийся тем еще ковалем горячего железа. Он извлек из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок и предложил подумать над вот этой темой. Темой оказались бледно напечатанные матричным принтером вопросы, так или иначе сводившиеся к опасностям, подстерегавшим Татарстан при самостоятельном налаживании им внешнеэкономических, а особенно внешнеполитических связей.
Так я стал внештатным экспертом аналитического управления КГБ республики. По классической схеме, через пару месяцев, когда я навалял вторую справочку – про возможные способы внебюджетной поддержки научных учреждений, кажется – Ильдар объявил, что такие дела бесплатно не делаются, и предложил поставить наши отношения на нормальную финансовую основу. Я резко отказался. Ильдар, помявшись, сообщил, что его начальство такого подхода не поймет. Я ответил, что при всем моем уважении к майору Гильфанову не могу считать данное обстоятельство своей проблемой, и если комитет не устраивает нынешняя схема сотрудничества, то меня не устраивает никакая другая. Тогда он попросил меня не в службу а в дружбу встретиться с его начальником, от которого и исходят настойчивые просьбы упорядочить отношения.
Я интереса ради согласился – и не пожалел. Встреча получилась захватывающей, как в шпионском фильме. Ильдар позвонил и попросил подойти к 13.00 к столику администратора реконструируемой гостиницы «Казань», расположенной в двух шагах от редакции, на той же улице Баумана. Я, как путевый, подошел, потолкался в запертую наглухо дверь, пожал плечами и вернулся на работу. Через минуту перезвонил заметно удивленный Ильдар, а когда я кротко выразил собственное недоумение итогами похода, охнув, уточнил, что входить ведь надо через запасный вход – «я думал, вы знаете». На эту вздорную реплику я не отреагировал, и, как оказалось, поступил умно. «Казань», вопреки моим представлениям, была набита народом, поскольку ремонтировалось только левое крыло, а правое было отдано на растерзание разнообразным офисам. Тем не менее, вылупившийся из-за будки «Ремонт часов» Ильдар повел меня именно налево – на второй этаж, по засыпанным мелом и кусками щебенки ступенькам и неровно сваленным доскам, мимо прислоненных к ободранным стенам пакетам стекол.
Полковник, имя которого я тут же забыл (Рустам Ильдусович или Марат Ахметович, что-то распространенное, в общем) – кудрявый, усатый и безумно энергичный брюнет – ждал меня чуть ли не с распростертыми объятьями за самой обшарпанной дверью без номера. Полкан убалтывал меня полчаса, очень разнообразно и квалифицированно (Ильдар молча сидел в сторонке на строительном топчанчике), и я, быть может, согласился бы с каким-нибудь из его предложений – у нас в это время совсем с деньгами было худо, – если бы живо не представил себе, как гэбэшники после очередной смены начальства или просто из оперативной необходимости в один прекрасный момент обнародуют мою расписку о получении денег, или еще какое заявление – и как я буду тщетно доказывать всему миру, что не стукач и не верблюд.
Полковник отстал только после того, как я утомился виртуозными петлями и иносказаниями, и на сетования по поводу того, что вот я оказываюсь допущенным к секретной информации, а они, значит, не имеют никакой гарантии того, что я эту информацию не разболтаю – так вот, на сетования я снова ответил предложением в таком случае прекратить наши контакты, чтобы подобных опасений впредь не возникало. Тут сиротское выражение с лица полковника как водой смыло, он рассмеялся и сказал, что, честно говоря, не верил Ильдару Саматовичу, жаловавшемуся на упрямство столь юного журналиста, но теперь, убедился сам – и зауважал меня еще сильнее, чем уважал раньше, в заочном, так сказать, порядке. «Ах ты сволочь», добродушно подумал я, засмеялся в ответ и поинтересовался, остается ли в силе договоренность об обмене информацией. Полковник заверил, что да.
Сильного-то обмена не происходило, мы с Ильдаром не особенно досаждали друг другу – тем более, что вскоре он прекратил визиты в редакцию, а вместо него регулярными допросами нашего компьютера занялась какая-то тетка, объяснившая гильфановское манкирование прежними обязанностями тем, что не барское это дело. Забегал он редко, но метко – прямо в мой кабинет, и каждый раз с бледным листочком.
Каждый декабрь надо было определять основные политические и экономические опасности наступающего года. Кроме того, примерно раз-два в год майор (с позапрошлого года подполковник) просил меня выдать свою точку зрения на отдельные проблемы: то опасности падения уровня жизни, то безработицы, а то и способов борьбы с коррупцией.
А я где-то раз в квартал, наткнувшись на полное отсутствие данных по поводу какого-нибудь ареста или загадочного обнаружения бомбы, звонил Ильдару – и, надо отдать ему должное (попробуй не отдай), получал либо исчерпывающий ответ, либо авторитетное подтверждение того, что КГБ здесь точно не при чем.
Текст про натовскую интервенцию я написал в марте, в ответ на внеплановую просьбу Ильдара оценить перспективы развития политической ситуации в ближайшие полгода. Удивляться скоропостижности этой просьбы не приходилось: за неделю до этого Госдума проголосовала за внесение в Конституцию поправок, посвященных изменению административно-территориального деления России. В соответствии с этими поправками, 89 регионов окончательно объединялись в семь округов и одну особую территорию – Чечню.
3
– По-моему, это враки.
– По-моему, тоже. Это один из наших людей только что передал. Все, что они передают, – либо враки, либо клевета.
Статью «В ожидании интервенции» мы опубликовали, как я и обещал, в четверг. Шеф был в курсе моих особенных отношений с конторщиками, а я был в курсе, что он дружит домами с зампредом республиканского КГБ Фаттаховым – и, судя по всему, после каждой инспирированной чекистами статьи дает тому понять: комитет настолько обязан нашей газете, что не может держать в секрете от нее совершенно ничего. Судя по рассказам шефа, Фаттахов на такие намеки реагировал добродушным ржанием – но свою порцию эксклюзива «Наше все» получало исправно.
Обычно Долгов категорически отказывался читать мои заметки до их постановки на полосу. Я однажды – из кокетства, честно говоря, – поинтересовался причиной этого феномена. Шеф исподлобья, поверх очков, посмотрел на меня и буркнул: «Что, будем ваньку валять?..»
На сей раз в силу отмороженности темы и ее воплощения я настоял на валянии несчастного ваньки – и получил довольно редкую – пятую или шестую за десять лет работы с Долговым – возможность гордиться, что пробил легендарное хладнокровие шефа – или хотя бы чуть поднял градус. Реагировал он в своеобычной малольстивой манере: пару раз хмыкнул, потом, все так же не отрываясь от экрана, нашарил новую пачку, вскрыл ее и, гадливо морщась, задымил. Я деликатно сделал шажок назад и не напомнил шефу о вчерашнем его обещании ограничиваться пачкой в день – так он отреагировал на случившийся во время планерки звонок врача, напоминавшего о необходимости в течение ближайшей недели явиться на плановый осмотр.
Дочитав, шеф развернулся ко мне, снял очку и помял пальцами глаза. Я ждал. Он освободил один глаз, хитро глянул на меня и протянул: «Да…» Я заулыбался. Он спросил:
– И ты прямо своей фамилией, не Идрисовым будешь подписываться?
– Да, – сказал я. – Имею право. А что, Алексей Иваныч?
– Не-не, нормально. Имеешь право, – согласился шеф.
Статьи, написанные под заказ или по чужим исходным материалам – информагентств, например, – я подписывал псевдонимами, источниками которых служили мои многочисленные и разноименные родственники. Но под материалами, чреватыми скандалами или разборками, я всегда ставил собственное имя – чтобы никто не думал, что я боюсь, и чтобы лишний раз не раскрывать псевдонимы на возможном суде. На сей раз я решил подписаться, скорее, из тщеславия. В конце концов, текст был на 200 процентов моим, и совсем неплохой текст, надо сказать. Не то чтобы я ожидал, что московский Кремль, НАТО или ООН потребуют от меня сатисфакции – я грешным делом вообще сомневался, что мое бессмертное творение попадет под светлы очи обитателей этих уважаемых структур. Зря, как выяснилось, сомневался.