Солнце садилось. От займища потянуло гнилым запахом болота. Боголепов, словно невзначай, взглянул на небо и сказал:
— Ну что ж, пожалуй, пора…
Многоопытные охотники утверждают, что главная прелесть охоты — в ожидании неизвестного и потому особенно заманчивого, причем трудности не только не ослабляют, а еще и усиливают спортивное наслаждение. А тут, в заветном местечке, было уж слишком много трудностей, посильных только гиганту Боголепову. Когда Андрей и Леонтьев по еле заметной, очевидно волчьей, тропе преодолели густую стену камышей и зыбучие топи с перекинутыми через них скользкими трухлявыми березами, они измучились так, что, казалось, и двигаться уж больше не могли. Константин Садокович утверждал, что центр, или, как он называл его на охотничьем жаргоне, «самый саз», был еще не близко; Леонтьев облюбовал себе переузинку между двумя болотами и решил остаться на ней.
— С меня довольно! — устало улыбнулся он и сел на пенек.
Боголепов и Корнев ушли дальше. Некоторое время Леонтьев еще слышал громкое чавканье их сапог. Потом все смолкло.
Вправо и влево от островка раскинулись неглубокие болотины с кочками, мшаником и пробившейся травкой. «Чудесная жировка — настреляюсь и здесь!»
Вскоре начался лёт птицы. Засевшие в камышах Боголепов и Андрей уже палили. После первого же выстрела («Наверно, Боголепов ударил!») Леонтьев увидел, как гусь на мгновенье застыл в воздухе и на закостеневших, распахнутых крыльях упал в займище.
Сам Леонтьев, не сходя с места, убил пару кряковых и одного пестрого, яркого, как радуга, селезня-широконоску. Собрал их, положил к ногам, закурил и задумался снова над тем, что не давало ему покоя с тех пор, как получил телеграмму: «Нет, как ты могла не заехать хоть бы на один день?!»
И перед его мысленным взором понеслись картины взаимоотношений с Надей с того памятного дня, когда худенькая, тоненькая девушка, почти подросток, вытащила его, тяжело раненного, с поля боя. В полубреду он смутно запомнил ее лицо. А через семь лет она разыскала его. Это была уже не девочка, а молодая, с внимательными темными глазами женщина, и он, вдовец, женился на ней. Тогда же и уехали в Сибирь…
Папироса давно потухла. Широко раскрытыми глазами Леонтьев смотрел на кружащиеся в глубине займища стаи уток, а видел Надю: то в момент прощанья, когда она, оставшись в Барнауле на партийных курсах, провожала его в Маральерожский райком, то когда они по вечерам спорили о книгах, то когда строили планы совместной работы в деревне…
«Не горячись, — убеждал теперь себя Леонтьев, — разберись с позиций спокойного разума: ведь и у чувств свои законы… Мог ли бы ты из-за любой, даже самой увлекательной, экскурсии в Москву, не послав письма после полугодовой разлуки, уехать еще на месяц? Нет, я бы не мог. Но, может быть, у женщин это как-то иначе? Может быть, все от характера?»
Но чем больше думал Леонтьев, тем непонятней становился ему поступок жены.
Его размышления прервали охотники. Боголепов был нагружен целой связкой селезней, у пояса Андрея висел только один гусь. Но как он был счастлив этим первым своим трофеем, тяжелым, пепельно-дымчатым гуменником!
Боголепов взял у Андрея его добычу из рук, приблизил к Леонтьеву и сказал:
— Из гусей гусь! Кольценосный князек!
— Я его еще засветло сбил, — похвалился молодой, охотник, — но он упал в такую крепь, что я всю зорю проискал его и уже совсем было отчаялся… Спасибо Константину Садоковичу…
— Поздравляю! — Леонтьев протянул Андрею руку. — Это на всю жизнь запомнится. Своего первого гуся и первого волка я до сих пор помню. Пойдемте, дорогой расскажу.
Но рассказать не удалось: ночь накрыла их в крепях займища так внезапно, а из набежавшей тучи хлынул такой ливень, что было не до рассказов. Леонтьев и Андрей промокли до нитки. Лишь Боголепов в своем «охотничьем комбайне» был сухой. Водонепроницаемая, из необыкновенно толстого брезента куртка его стала только еще более жесткой и на ходу, казалось, позванивала, как доспехи латника.
С дождем налетел северный ветер. О ночевке у костра не могло быть и речи. Ехать домой мокрыми, продрогшими, по глухому бездорожью тоже было рискованно. Шли по-волчьи, след в след, пригибаясь, борясь с порывистым встречным ветром. Боголепов — головным. Чуть замешкайся, и впереди идущий уже невидим. Как всегда ночью, путь казался много длиннее, чем был на самом деле. Андрей думал, что они безнадежно заплутались. Леонтьев все чаще спотыкался о кочки.
Боголепов подождал отставших и сказал: