— Экой же, братцы, гренадерище уродился! И сам я росточком не изобижен — в лейб-гвардии его величества служил, — но он бы и в гвардии на правом фланге стоял, — сказал дед Беркутов о Боголепове.
Константин Садокович снял шапку.
— Как работают, так и собираются. Я буду прямо говорить: ни к черту!
Действительно, председателей колхозов, неудачно начавших сев, и прогульщиков бригадиров все еще не было. Кто-то взглянул в окно и обрадованно крикнул:
— Патнев приехал!
— Выбьют сегодня пыли из нашего красавчика!
Вошел щеголь Патнев в темно-сером пыльнике с светлыми пуговицами и в военной фуражке. На боку — новенькая полевая сумка с компасом. Черноусый, молодой, румяный председатель, не глядя ни на кого, прошел в первый ряд и сел.
— Не заблудился, — указывая на сумку с компасом, шепнул Андрею Шукайло. — Прямо к боголеповским кулакам выпер. Дадут ему духу!
Но начал Боголепов не с Патнева, а с Высоких: тракторы и сеялки простаивали в его колхозе еще больше, чем у Патнева.
— Я буду прямо говорить, — глядя на Высоких, начал директор, — на севе в такую ответственную весну творятся преступления. Из трехсот гектаров поднятой целины у тебя, товарищ Высоких, засеяно только сто. Двести гектаров по твоей милости не засеяны. Сев, как правило, ты начинаешь со второй половины дня…
Высоких крутился на парте, порывался возражать, но сидящий сзади него многоопытный Кургабкин удерживал приятеля:
— Молчи, еще больше накладут!
После Боголепова выступали бригадиры тракторных и полевых бригад. Агроном Люда Хрунина, вырядившаяся в котиковое манто, жаловалась на Патнева: тот не выделил ей лошадь.
— Вот я и езжу на одиннадцатом номере. До полей семь километров да между тремя бригадами километров десять. Пока окружу разок — вечер. Где же тут следить за качеством? — Показывая хорошенькие ямочки на щеках, Люда мило улыбнулась собранию и пошла на место.
Игорь Огурцов жаловался на плохую работу учетчиков и на неаккуратную передачу сводок по радио. Из всех тракторных бригад только бригаду Шукайло, постоянно перевыполнявшую дневные нормы и регулярно дающую ежедневные сводки, диспетчер отметил как образцовую.
Игорь, как всегда, кому-нибудь подражал. Сегодня он играл под немногословного, глубокомысленного оратора. В левой руке держал трубку, правой пощипывал уморительную свою бороденку, глаза потуплены, брови нахмурены.
— Наша эмтээс дополнительно к плану должна поднять и засеять десять тысяч га целины и залежей… — сообщил он давно известные всем цифры и замолк. Казалось, сейчас он скажет что-то очень важное. — А вот бригада Ивана Мытного и вчера задержала сводку на четыре часа…
Люда не выдержала и громко сказала:
— Никак не скажешь, что умишка излишка. Молчал — на человека был похож, заговорил — унеси ты мое горе! И зачем только на трибуну вылезают такие?
Игорь постоял, похмурился и пошел на место.
— Я кончил, — оскорбленно проговорил он на ходу.
Андрей с виду казался спокойным, но внутренне был напряжен до крайности. С момента приезда в МТС и особенно в первые дни сева капля по капле у него скопилось столько злости, что он уже не в силах был дольше носить ее в себе. «Такая весна! Дети, которые сейчас в школу бегают, потом будут завидовать нам; что не они, а мы поднимали историческую целину, а тут эдакая разболтанность!»
— Не то, не то… — шептал Андрей Ивану Анисимовичу после каждого выступления.
Шукайло не отзывался на его слова, и Андрей воспринимал это как полное согласие с ним.
Но когда главный агроном не удержался и выкрикнул: «Разменялись на мелочи!» — Шукайло сердито проворчал:
— А ты выступи по-крупному, если можешь. Мелочи-то, как худая трава, ноги оплели. Все крупное из мелочей составляется.
Это осуждение точно кнутом подстегнуло молодого агронома, и он крикнул:
— Прошу слова!
Андрей поспешно вылез из-за парты и, ощущая какую-то невесомость во всем теле, легкими, быстрыми шагами пошел по длинному классу. От волнения он заговорил запинаясь:
— Недавно в колхозе «Новый путь» на мое замечание о прорванных мешках колхозницы сказали: «У нас были и председатель и полевой бригадир и ничего не заметили. Видно, уж пригляделись». Так вот, мне кажется, что и мы ко многим, но уже не мелким, а серьезным безобразиям настолько пригляделись, что как бы уже и не замечаем их.
— Справедливо, сынок, — не удержался Беркутов, — не замечаем безобразиев разных. В нашем колхозе дыра на дыре, можно сказать, язва на язве, а мы то воскресенье, то новоселье, пьем-гуляем, ни о чем не тужим…