Взгляд скользил по коридору, помимо моей воли отмечая детали и странности. Одной из них оказалось то, что в открытом окне, почти у самой лестницы, трепыхалась занавеска. Так вот она запросто проходила сквозь невидимый для меня барьер.
Я застыла, следя за каждым ее шевелением. Вот она, повинуясь дуновению ветра, отклонилась, застыла в одной точке, упала обратно... миновав барьер. Но как?
Моя ладонь, когда я поднесла ее к окну, уперлась в эту чертову невидимую пленку. Но потом, касаясь тонкой ткани лишь кончиками пальцев, я проследила все ее движение рукой. Она прошла. Прошла! Занавеска оказалась частью защитной системы, и преграда пропустила ее, а заодно и меня.
Дальше было проще. Рука по локоть, плечо, спина... создавалось впечатление, что я проползаю сквозь очень уплотненный кисель. Нога. Вторая нога. И вот я на карнизе третьего этажа. Высоко, учитывая, что потолки в комнатах метра по три с половиной. Человек, упав с такой высоты, мог бы всерьез пострадать. Но ведь я не человек?
Отталкиваюсь ногами. Краткий полет и жесткое приземление, отдающееся болью в позвоночнике. Первый барьер преодолен.
До наступления темноты я бродила по улочкам и подворотням, знакомясь с жизнью местных обитателей. Это было достаточно просто, после того как в одном из двориков я стащила с бельевой веревки паранджу. Надоело, что все оборачиваются вслед.
Глухая тоска поселилась в сердце. Это был чужой мир, с чужими традициями и обычаями. Мне не прижиться здесь.
Когда же, уже после наступления темноты, я увидела Софию, вдруг поняла, что была неправа, так грубо общаясь с ними утром. Ничего плохого эти женщины мне не сделали.
Она узнала меня. Не знаю как. Просто улыбнулась и кивнула, приглашая в дом.
– А где ваш муж? – рассматривая небогатую обстановку, я не заметила никаких мужских вещей.
– Они с сыном живут отдельно. – Она ловко усадила меня на стул и разлила по небольшим пиалам чай.
Отпив душистый напиток, качнула головой.
– Не понимаю. Андрей сказал, что у женщин есть свой совет, на котором они принимают решения...
– Те, что никак не влияют на жизнь мужчин, – она кивнула и по-доброму снисходительно улыбнулась. – А что не влияет? Если женщины начнут, например, ездить на машинах, будет ли это влиять на жизнь мужчин?
– Поняла. – Я кивнула. – На самом деле, ничего вы не решаете.
Она, тяжело вздохнув, сняла с головы платок.
– Не совсем так. Но мы привыкли, понимаете? Нет ничего хуже того момента, когда ты привыкаешь к своей клетке. Тебя кормят, поят, не о чем переживать и ничего решать не нужно. Так зачем трепыхаться? – Она покачала головой. – Не многие задумываются о том, что можно что-то изменить. Не принято даже вспоминать, что раньше, да даже во времена моей бабушки, все было не так.
Махнув рукой, она пошла в соседнюю комнату, длинная стена которой была выполнена в виде фрески.
– Для мужчин считалось доблестью и показателем силы держать себя в руках. Женщины не кутались в платки, ведь при малейшем признаке неуважения, свои же быстро поставят наглеца на место.
– Что случилось потом? – Я стояла, не в состоянии оторвать взгляд от картины, изображающей девушек в летящих платьях и галантных кавалеров. Они стояли на берегу реки, кажется, празднуя что-то. А между деревьев бегали дети: девочки и мальчики вместе.
– Потом случилась война. И, как это обычно бывает, самые лучшие, самые сильные, самые смелые погибли. А те, что остались... Нам не вернуться к прошлому. – Она положила ладонь на стену, касаясь пальцами лиц изображенных на ней матеморфов. – Ты не из наших. Отношение к тебе другое. Да и Андрей... он еще из того поколения, которое знало цену словам. Помню, он даже пытался что-то изменить. Потом, видимо, разочаровался. Женщины, за права которых он сражался, побоялись выступить против мужей.
Она повернулась и стянула платок теперь уже с моей головы, пропуская сквозь пальцы красные пряди волос.
– Скажи ему, что это место тебя уничтожит. Покажи ту тоску, что сейчас плещется в твоих глазах. Он не оставит тебя никогда, не в его это правилах. Но, возможно, позволит жить во внешнем мире.
– Почему вы помогаете мне?
От, казалось бы, простого вопроса она постарела прямо на глазах. Снова повернувшись к картине, посмотрела на нее, как на недосягаемый мираж.
– У меня был шанс уйти во внешний мир. Но я была юна, наивна. Я любила будущего мужа и свято верила, что у нас все будет по другому. Я осталась.
Взгляд женщины метнулся ко мне.
– Я жалею об этом каждый миг.
Схватив меня за руку, София пошла к выходу, а там, вытолкнув меня за дверь, заперлась изнутри. Я знала, что этой ночью она будет плакать, как и во все предыдущие. Но это был ее выбор. Ничего не предпринимать – ее выбор.