— Слушай меня! На золоте мудрость во все века одна: хватай больше, тащи дальше. Понял? — шепнул Альберт.
— Алкаш, ты в своем уме? Как тебе только не стыдно? — возмутился Валентин, погрозив слесарным ключом.
— За меня не беспокойся! Переморгаю!
Валентин включил аппарат и бросил в него железную гайку. Щелкнув, уловитель сработал: гайка лежала в ловушке. Валентин вынул ее и повторил опыт. Уловитель действовал нормально. Валентин сунул гайку в карман, подошел к Пихтачеву:
— Порядок!
Павел Алексеевич, приставив к обветренному морщинистому лбу мокрую ладонь, внимательно глядел поверх горы.
Валентин повернул штурвал задвижки, перекрыл воду, струя гидромонитора сразу потеряла упругость, уменьшилась и, наконец, совсем пропала, а с ней пропал и шум.
Подошел Иван и, показав Пихтачеву свой расчетный лист, буркнул:
— Видал? Без обману! С меня приходится. Сегодня спрыснем!
— Эх ты, рыжий кержак, забрали у тебя шоферские права по запьянцовскому делу, так теперь с бульдозера хошь слететь?
— Не шуми, Алексеич, как воробей в сухом венике. Вера моя кержацкая все запрещала. С миром не водись! Не кури! Не пей! Вышел я из нее и теперь догоняю вас, православных!.. — заржал Иван, приглаживая рукой рыжую гриву. Сложив пополам расчетный листок, он, прищурясь, тоже взглянул на гору. — Сейчас этот проклятый увал полетит вверх тормашками к чертовой матери…
— А почему он проклятый? — спросил Валентин, до отказа закручивая колесо штурвала.
Иван неторопливо достал из кармана бархатный кисет и, присев на вывороченный из земли, похожий на осьминога пень, стал скручивать «козью ножку».
— Мамаша сказывала, что вон там, у старой смолокурни, — он рукой показал на увал, где чернела покосившаяся избенка, — какой-то лиходей порешил моего батьку: глина увала, вишь, и сейчас красная. Вроде от его крови… — Иван тяжело вздохнул.
— За что кокнули-то? — небрежным тоном спросил Валентин.
— За золото. Будто батька здесь самородку крестовую поднял, ну, и выследили его… Через золото завсегда слезы льются.
Подошел Альберт.
— Под той избушкой на курьих ножках самородок лежит?.. Ты верно говоришь? — допытывался Пухов.
— А может, не там, может, в другом где месте… Кто знает! Вот взорвут увал, можно будет пошарить, — рассуждал Иван.
Пихтачев, приглядывавшийся к Альберту, посоветовал:
— Брось, паря, на фарт надежду иметь. Работай лучше — получишь больше. Ясно?.. Ты, однако, уже забутил кубиков пятьсот?.. А я думал, алкаши только на приисках водятся… Не вздумай сейчас пойти на увал, взрыв скоро! Я на драгу сбегаю — монтажников взбодрить надо!
Альберт панибратски похлопал Пихтачева по плечу:
— Я, папаша, прошел огонь, воду и медные трубы. Мне все до феньки, и твой взрыв тоже. Такие, как Рудаков, конечно, струсят! — громко сказал он и, взглянув на Валентина, исчез в кустарнике.
Ругаясь, Павел Алексеевич побежал за ним, но нигде его не обнаружил. А когда вернулся, не застал и Валентина у пня-осьминога. Несколько раз громко позвал исчезнувших парней. Но ответом ему был лишь пронзительный свист — условный сигнал к взрыву. И Павел Алексеевич вынужден был поспешить в укрытие.
Задетый за живое упреком в трусости, Валентин, не понимая, куда и зачем идет, быстро шагал к увалу. Остановился он лишь в непроходимом валежнике: прошлогодний бурелом завалил дорогу.
Здесь было жутковато: вокруг безлюдно, в тревожной тишине ветер доносил лишь шум ветвей старого кедра, одиноко торчавшего на обреченном увале. Только теперь Валентин сообразил, что надо бежать обратно, сейчас должен ударить взрыв…
Громыхнуло отчаянно. Справа земля встала на дыбы. И парень мигом привалился к замшелому валуну, замер. Он увидел, скорее — почувствовал, как над головой промелькнули со свистом комья земли, как вздрогнул, словно живой, древний увал и медленно сполз вниз, потащив за собой и ветхую избенку. Старый кедр неловко подпрыгнул, чуточку повисел в воздухе и тяжело рухнул где-то совсем рядом… В воздухе плыл синеватый дымок сгоревшей взрывчатки, перемешавшись с серой тучей мелкой пыли.
Когда прошел испуг и Валентин с радостью почувствовал, что цел и невредим, он забыл про обиду и думал только о том, как бы поскорее попасть на взорванную гору, чтобы опередить Альберта и раньше, чем он, узнать тайны этого увала, если они вообще существуют… Вот раздался протяжный свист отбоя, и Валентин уже бежал вперед, цепко хватаясь руками за обнажившиеся корни, все выше взбираясь по песчаной осыпи.
Он поднялся высоко и, сев на шершавый валун передохнуть, улыбнулся: отсюда люди в забое казались гномами, а постройки — игрушечными.
Валентин спрыгнул с валуна, неловко оступился и стал сползать вместе с галькой по рыхлому откосу. Машинально ухватился за торчавшее рядом гнилое полено и сразу понял, что это крепь шурфа-колодца, обнаженного взрывом. Под ногами чавкала грязь, — видно, в шурфе стояла вода и он был завален всяким мусором — гнилой щепой, покореженной крепью, грязной галькой.
Внезапно под сапогом что-то хрустнуло. Парень поднял ногу и еле удержался от крика: он наступил на желтую кость руки… Валентин попятился от страшного шурфа. Но остановился будто заколдованный: рядом с костью он различил крестовидный желтый камень. Он попытался носком сапога отковырнуть облепленный глиной камень и не смог — крест точно прирос к месту. Валентин еще раз пнул его ногой — получилось уже совсем неудачно: отодрал подметку, кирзовый сапог стал похож на разинутую щучью пасть с оскаленными зубами-гвоздями. В сердцах парень схватился рукой за странный камень и, к удивлению своему, лишь с большим трудом смог отодрать его от земли. «Неужели?!» — мелькнула мысль. Он испытал ощущение, похожее на внезапный приступ тошноты…
Почувствовав в руках тяжесть находки, он уже не сомневался в том, что это такое, и растерянно озирался по сторонам, не зная, что делать с крестовым самородком. Кругом ни души… Сунув его в карман, он внезапно вскрикнул: самородок мигом продрал подкладку и больно ударил по коленке. Пришлось снять кепку и положить в нее сокровище.
Валентин побежал по откосу, с опаской оглядываясь на проклятое место.
Мысли обгоняли одна другую: сколько может стоить это богатство?.. Десять тысяч, а то и больше?.. Ведь самородок весит несколько килограммов!.. Валентин попытался было сосчитать, но получилось так много, что он бросил это занятие. И побежал еще быстрей, неуклюже ступая изувеченным сапогом…
В вагончике-раскомандировке сидели за столом озабоченный Пихтачев и невозмутимый Альберт Пухов. Павел Алексеевич лишь недавно обнаружил его, но не на увале, а храпящим под сгоревшим кедром.
Пихтачев снял телефонную трубку и, ожидая разговора, в который раз уже прочел висевший на стене лозунг: «Выполним годовой план золотодобычи к годовщине Великого Октября!» Послушав трубку, он закричал:
— Дайте горняцкое общежитие! — Немного подождал, наблюдая, как Пухов на клочке бумаги рисует черта. — Общежитие? Дежурная?.. Взгляни, Валентин Рудаков не приходил со смены?
Услышав отрицательный ответ, он повесил трубку.
— Баламут ты, завел парня, а сам в кусты — дрыхнуть?! — возмущался Пихтачев.
— Кто знал, что Валька заводится с пол-оборота! — ответил Пухов, продолжая рисовать черта.
— «Кто знал»… Ишь нашел оправдание! У нас говорят: не знаешь — нюхай землю! — Пихтачев покачал головой и распорядился: — Задание тебе на завтра, шалопутный: опробовать гидравлические хвосты на снос золота.
— Я попросил бы выбирать выражения. В смысле «шалопутного». И вообще эта работенка меня не колышет, — рисуя уже второго черта, буркнул Пухов.
— Мотай отсюда, чурка с глазами! Кончилась твоя практика! — вспылил Пихтачев, указывая ему на дверь.
— К чему так грубо? Разойдемся красиво… А зачем хвосты-то опробовать? Они пустые. — Пухов порвал свой рисунок.
— Экономика велит. Раньше мы только за смытый кубаж горной массы деньги получали, а за намытый грамм золота нам не платили. Ну, мы не больно-то и старались его уловить. А теперь Степанов — по эксперименту этому — приказал за каждый дополнительный процент извлечения золота особую премию бригаде выплачивать. Понял, как по-хозяйски-то надо? Пойдем, полудурок, искать Валентина, чую — неладно с ним.