Сама миссис Мейсон трудилась столь же усердно, как все остальные, но была старше и крепче своих учениц, к тому же вся выручка от выполненной работы доставалась ей. Но даже она не могла не признать необходимость отдыха.
– Молодые леди! Перерыв продлится полчаса. Мисс Саттон, позвоните в колокольчик. Марта принесет хлеб, сыр и пиво. Сделайте милость: поешьте подальше от платьев и потом не забудьте помыть руки, прежде чем вернуться к работе, когда я приду. Ровно через полчаса, – очень четко и внятно повторила миссис Мейсон и вышла из комнаты.
Было интересно смотреть, как девушки моментально воспользовались отсутствием хозяйки. Одна толстая, особенно тяжеловесная особа опустила голову на сложенные на столе руки и мгновенно уснула. Отказавшись проснуться ради своей доли скудного ужина, она, однако, испуганно вскочила при первом же звуке шагов миссис Мейсон, хотя та еще только поднималась по лестнице. Две-три других швеи пытались согреться возле маленького камина, со всей возможной экономией места и без малейших претензий на украшения устроенного в тонкой легкой стене, которую нынешний хозяин дома воздвиг, чтобы отделить часть обширной гостиной. Некоторые девушки коротали время, перекусывая хлебом и сыром с таким же размеренным и непрерывным движением челюстей (и почти таким же тупым невозмутимым выражением лица), с каким жуют жвачку пасущиеся на лугу коровы.
Кто-то из мастериц расправил и поднял на всеобщее обозрение роскошное бальное платье, в то время как другие отошли на почтительное расстояние, чтобы оценить работу по достоинству. Кое-кто принял свободную позу, чтобы дать отдых уставшим членам; кое-кто позволил себе вдоволь зевать, кашлять и чихать, что не позволялось делать в присутствии миссис Мейсон. А Руфь Хилтон подбежала к большому старинному окну, открыла ставни, приникла к стеклу так, как птичка приникает к прутьям клетки, и посмотрела на тихую, залитую лунным сиянием улицу. Было светло, почти как днем, так как все вокруг укрыл белой пеленой падавший с вечера снег. Окно помещалось в глубокой квадратной нише, а странные маленькие стекла были заменены новыми, пропускавшими больше света. Неподалеку на едва заметном ночном ветерке мягко покачивались пушистые ветки лиственницы. Бедная старая лиственница! Прошло то время, когда она стояла на красивой лужайке, а к стволу ласково приникала мягкая трава. Сейчас лужайку разделили на дворы и хозяйственные территории, а ствол почти вплотную окружили каменными плитами. Снег толстым слоем лежал на ветках и время от времени беззвучно падал на землю. Перестроенные старинные конюшни превратились в череду примыкавших к особнякам жалких хижин, а над всеми переменами от величия к убожеству царило вечно прекрасное пурпурное небо.
Прижавшись горячим лбом к холодному стеклу, уставшими глазами Руфь смотрела на ночную красоту. Хотелось схватить шаль, набросить на голову и выбежать на улицу, чтобы попасть в дивный мир. Когда-то подобное желание можно было тотчас исполнить, но сейчас она неподвижно стояла с полными слез глазами, вспоминая ушедшие январские ночи, похожие на эту и все же совсем иные.
Вдруг кто-то тронул ее за плечо.
– Руфь, дорогая, – прошептала девушка, невольно выдавшая себя долгим и мучительным приступом кашля. – Поешь немного. Ты еще не знаешь, как еда помогает пережить долгую ночь.
– Несколько быстрых шагов на свежем воздухе помогли бы куда больше, – ответила Руфь.
– Но только не в такую ночь, как эта, – вздрогнув от одной лишь мысли, возразила девушка.
– Но почему же не в такую ночь? – удивилась Руфь. – О! Дома я часто бегала по переулку до самой мельницы, чтобы посмотреть блестящие сосульки на большом колесе, а потом не хотела возвращаться домой, пусть у камина и сидела матушка. Да, не хотела возвращаться к матушке! – добавила она тихо, с невыразимой печалью в голосе, а потом продолжила, смахнув наполнившие глаза слезы: – Послушай, Дженни! Признайся, что никогда не видела эти жалкие, уродливые, ветхие старые домишки такими – как бы это сказать? – почти красивыми, как сейчас, под мягкой, чистой, белой пеленой. А если даже они так хороши, то представь, как выглядят в такую ночь трава и плющ!