– Дорогая, помни, что дьявол бродит в поисках жертвы подобно хищному льву. Никогда не забывай об этом, Руфь.
Слова проникли в сознание, но не вызвали конкретного образа. Единственным их следствием стало воспоминание о том ужасе, который предупреждение вызывало в детстве: представлялась страшная львиная голова с жадными горящими глазами, которая выглядывала из кустов. Девочка даже не ходила в ту часть леса, где, по ее мнению, таился страшный зверь, и сейчас тоже не могла вспомнить о нем без содрогания. Конечно, она ни в малейшей степени не связала мрачное предупреждение с красивым молодым джентльменом, ждавшим с выражением любви на лице и сразу завладевшим ее рукой.
Провожая пару взглядом, старик грустно вздохнул и подумал: «Господь может наставить ее на путь истины. Да, может. Вот только боюсь, что девочка идет по опасной тропе. Пожалуй, отправлю жену в город, чтобы поговорила с ней и предупредила об опасности. Добрая и разумная пожилая тетушка вроде нашей Мери справится лучше, чем такой глупец, как я».
Тем вечером этот простой, бедный человек долго и жарко молился о благополучии Руфи. Сам он назвал свою молитву борьбой за душу девочки. Мне кажется, что его молитва была услышана, ведь «человек предполагает, а Господь располагает».
Руфь шла своим путем, не подозревая о собиравшихся вокруг темных призраках будущего. В шестнадцать лет меланхолия с детской гибкостью трансформировалась в совершенно очаровательную мягкую манеру поведения. Постепенно печальное настроение сменилось солнечным счастьем. Вечер выдался тихим, наполненным нежным светом, а новорожденное лето дарило такую изысканную красоту, что, подобно всем молодым существам, Руфь ощутила на себе его влияние и предалась чистой радости.
Путешественники остановились на вершине крутого холма, на свободном пространстве размером примерно в шестьдесят-семьдесят квадратных ярдов, где золотое цветение дрока создавало яркую картину, а восхитительный аромат наполнял свежий прозрачный воздух. С одной стороны склон спускался к чистому озеру, отражавшему песчаные скалы на противоположном берегу. Сотни стрижей, устроивших жилища в мягкой породе, привольно кружились над спокойной водой, то и дело прочерчивая крыльями причудливые линии на ее поверхности. Другие птицы тоже облюбовали одинокое озеро: по берегу бегали непоседливые трясогузки, на самых высоких кустах дрока гордо восседали коноплянки, а чуть дальше, в зарослях, заливались трелями умелые, хотя и невидимые певцы. В дальнем конце зеленого пространства, возле дороги, для удобства уставших от подъема лошадей и всадников расположился трактир, больше похожий на ферму, чем на постоялый двор. Это было длинное приземистое строение с множеством мансардных окон в наветренной стене, необходимых в таком открытом месте, со странными выступами и неожиданными фронтонами с обеих сторон. Фасад украшало просторное крыльцо, где на гостеприимных скамьях могли отдохнуть и насладиться красотой и покоем до дюжины гостей. Перед домом рос огромный благородный платан, чей ствол также почтительно окружали скамьи («Такую сень любили патриархи»), а на дорогу смотрела маловразумительная вывеска, которую, приложив некоторые усилия, можно было истолковать как «Король Карл среди дубов».
Возле этого удобного, спокойного, малолюдного трактира располагался хозяйственный пруд, из которого, возвращаясь на пастбище после дойки, пили коровы. Медленными, ленивыми движениями животные создавали впечатление дремотного отдохновения. Чтобы выйти на дорогу возле трактира, Руфь и мистер Беллингем рука об руку пошли прямо по нетронутой земле – то путаясь в зарослях дрока, то по щиколотку проваливаясь в песок, то приминая мягкий, податливый, но обещавший к осени набрать силу вереск. С веселым смехом они шагали сквозь невысокие кустики чабреца и по ароматным травам. Выбравшись на дорогу, Руфь остановилась на вершине и на миг замерла в молчаливом восторге. Холм круто спускался в простиравшуюся на дюжины миль долину. Неподалеку на фоне закатного неба темнели высокие шотландские ели, да и все пространство внизу отличалось богатством красок: все деревья уже выпустили молодые листочки, и один лишь осторожный вяз вносил в живописное полотно скромную серую краску. Далеко, на равнине, виднелись шпили, башенки, трубы неведомой фермы, сообщавшей о своем существовании голубым дымом вечерних каминов. На фоне заходящего солнца глубокая тень погружала округу в сиреневую дымку.
Когда после нелегкого перехода путники остановились в молчании, чтобы отдышаться, воздух наполняли разнообразные приятные звуки: звон далеких колоколов перекликался с пением птиц, мычание коров и возгласы крестьян не создавали дисгармонии, поскольку голоса смягчались задумчивым воскресным настроением. Часы в трактире пробили восемь, и звук чисто и ясно разнесся в спокойном вечернем воздухе.