– Уже так поздно? – удивилась Руфь.
– Сам не верю, – ответил мистер Беллингем. – Но не волнуйтесь, вернетесь домой задолго до девяти. Подождите, ведь есть короткая дорога прямо через поля. Сейчас пойду и узнаю, как на нее попасть.
Выпустив ее руку, он скрылся в трактире.
Молодые люди не заметили, что вверх по склону медленно взбиралась двуколка. В тот самый момент, когда мистер Беллингем ушел, она поднялась на вершину холма и остановилась неподалеку. Руфь обернулась на звук лошадиных копыт и оказалась лицом к лицу… с миссис Мейсон!
Их разделяли всего десять – нет, пять ярдов. Конечно, хозяйка и ученица сразу узнали друг друга, но что еще хуже, своим острым, ничего не упускавшим взглядом миссис Мейсон ясно увидела, в какой позе Руфь стояла рядом с только что отошедшим молодым человеком – ее ладонь лежала на его руке, и он нежно удерживал ее другой рукой.
Хозяйка швейной мастерской нисколько не заботилась об обстоятельствах искушений, переживаемых доверенными ее попечению ученицами, но проявляла крайнюю строгость, если искушения хотя бы в малейшей степени влияли на их поведение. Свою нетерпимость она объясняла сохранением репутации заведения, хотя было бы намного справедливее и честнее, если бы она следила за девушками с бережным вниманием и материнской заботой.
Этим вечером миссис Мейсон пребывала в раздраженном состоянии духа. Брат не просто так повез ее на прогулку в сторону Хенбери, а по пути рассказал о недостойном поступке старшего сына, работавшего продавцом в магазине тканей в соседнем городе. Миссис Мейсон негодовала из-за отсутствия благонравия, но не желала направлять негодование на достойный объект, а именно – на своего бездельника-сына. В тот самый момент, когда она кипела гневом (ибо брат справедливо защищал от нападок хозяина магазина и его компаньонов), на глаза неудачно попалась Руфь, да не одна, а с джентльменом, поздним вечером, вдали от дома, и неудовольствие бурным потоком излилось на нарушительницу.
– Немедленно подойдите, мисс Хилтон! – громко воскликнула модистка, а когда та, дрожа от страха и чувства вины, приблизилась, заговорила тихим, полным неудержимой злобы голосом: – После такого поведения даже не вздумайте показаться в моем доме. Собственными глазами видела вас рядом с кавалером. Не потерплю пятна на репутации своих учениц. Не смейте оправдываться: я заметила вполне достаточно. Завтра же напишу обо всем вашему опекуну.
Лошадь тронулась с места, а Руфь так и осталась стоять – бледная и потрясенная, словно в землю под ее ногами только что ударила молния. Почувствовав, что сейчас упадет, девушка присела на ближайший бугорок, опустила голову и закрыла лицо ладонями.
– Милая Руфь, что случилось? Вам плохо? Прошу, скажите! Любовь моя, ответьте мне!
Какие нежные слова, да еще сразу после жестокой отповеди! Доброта открыла путь слезам, и Руфь горько разрыдалась:
– Ах, вы ее видели? Слышали, что она сказала?
– Она? Но кто же, моя дорогая? Пожалуйста, не плачьте. Лучше расскажите, что случилось. Кто вас огорчил? Кто говорил с вами так, что заставил рыдать?
– Это моя хозяйка, миссис Мейсон.
После упоминания зловещего имени горе вырвалось еще отчаяннее.
– Не может быть! Вы не ошиблись? Меня же не было всего каких-то пять минут!
– Нет, сэр, все так. И так рассердилась, что приказала больше не показываться в ее доме. О господи! Что же теперь делать?
Слова хозяйки казались бедняжке окончательными и бесповоротными, а собственная судьба виделась неисправимой. Сейчас, когда уже было невозможно что-то изменить, стало ясно, как дурно она поступила. Руфь помнила ту язвительную строгость, с какой миссис Мейсон реагировала на невольные неудачи учениц, которые вполне можно было бы простить. Так какой же кары ожидать после настоящего прегрешения? Поток слез до такой степени ослабил зрение, что Руфь не увидела (а если бы и увидела, то все равно бы не поняла), насколько изменилось выражение лица мистера Беллингема. Спутник молчал так долго, что даже в остром горе она начала с тревогой спрашивать себя, почему он не скажет хотя бы пару утешительных слов.
– К моему огромному сожалению, – заговорил наконец джентльмен, но осекся и начал снова: – К моему сожалению, хоть я и не говорил об этом прежде, дела вынуждают меня завтра же отправиться в Лондон, и когда смогу вернуться, мне неведомо.