– Как вам не стыдно, сэр! – в ужасе воскликнула няня. – Разве можно так обращаться с доброй леди, которая так любезно обошлась с твоей сестрой?
– Никакая она не леди! – в негодовании возразил мальчик. – Мама сказала, что это нехорошая, дурная женщина. Да, так и сказала. И она не имеет права целовать Сесиль.
Теперь уже залилась краской няня, сообразив, что мог услышать ребенок. Но до чего же неловко и стыдно было слышать эти слова, стоя лицом к лицу с элегантной молодой леди!
– Дети сами не знают, какие глупости говорят, мэм, – попыталась она извиниться, но Руфь словно застыла, побледнев от неведомой прежде мысли.
– Это вовсе не глупости, а чистая правда! И ты сама так говорила, я слышал. Поди прочь, дурная женщина! – выкрикнул мальчик в припадке острой детской ненависти.
К огромному облегчению няни, Руфь отвернулась и медленно, понуро склонив голову, нетвердой походкой отошла, а когда рискнула поднять взгляд, увидела грустное лицо горбатого джентльмена, наблюдавшего за безобразной сценой через открытое окно второго этажа. Сейчас он выглядел еще серьезнее и печальнее, чем во время первой встречи, а в его глазах застыло выражение глубокой скорби. Вот так бесславно, в равной степени осужденная и старым и малым, Руфь вернулась в гостиницу. Мистер Беллингем уже ожидал ее возвращения. Великолепная погода восстановила его энергию и подвижность. Он говорил непрестанно, не дожидаясь ответов и реакции, в то время как Руфь готовила чай и пыталась успокоить отчаянно бившееся сердце. Встреча не прошла бесследно: в душе остался глубокий, болезненный след. К счастью, некоторое время мистеру Беллингему вполне хватало ее односложных ответов, но поскольку даже эти короткие слова звучали настолько безрадостно и обреченно, в конце концов он заметил, что настроение спутницы далеко не самое радужное.
– Руфь, что с тобой сегодня? Ведешь себя отвратительно. Вчера, когда все вокруг тонуло во мраке, а я страдал от скуки, от тебя исходили сплошь восторженные восклицания, а сегодня, когда каждое живое существо радуется солнцу, ты опечалена, если не сломлена горем. Как прикажешь тебя понимать?
По щекам девушки потекли слезы, но в ответ она так и не произнесла ни звука. Трудно было выразить словами только что пришедшее осознание оценки окружающих, с которой отныне предстояло смириться. Казалось, что, узнав об утреннем происшествии, мистер Беллингем расстроится – так же, как она сама. Наверное, поделившись с ним открытием, она падет в его глазах. К тому же какой смысл говорить о постигшем страдании с тем, кто стал его первопричиной.
«Нельзя его огорчать, – подумала бедняжка. – Надо постараться взять себя в руки. Если в моих силах сделать его счастливым, то какое мне дело до мнения окружающих?»
Решив забыть о собственных чувствах, Руфь постаралась изобразить беспечность, но стоило лишь на мгновение отвлечься, как горестные мысли настойчиво возвращались, а вопросы все так же безжалостно терзали ум, поэтому мистер Беллингем лишился той веселой, обворожительной подруги, чьим обществом наслаждался.
Они вышли на прогулку и по тропинке пришли к поросшему лесом и манившему свежей тенью склону холма. Поначалу все выглядело обычно, но вскоре внизу, у самых ног, заволновалось зеленое море – это мягко раскачивались вершины деревьев. Тропинка круто спускалась, а выступавшие из земли камни превращали ее в подобие лестницы. Шаг сменился прыжками, а прыжки вскоре перешли в бег. Остановиться удалось только в самой нижней точке, где царствовал зеленый полумрак. В это время дня птицы прятались в тенистых уголках и молчали. Путники прошли еще несколько ярдов и оказались на берегу круглого озера, окруженного высокими деревьями, чьи вершины еще несколько минут назад оставались далеко внизу. Озеро лежало вровень с землей, словно не имело берегов, и походило на зеркало. В воде задумчиво, неподвижно стояла цапля, но, едва заметив людей, взмахнула крыльями, медленно взмыла в воздух и полетела над зеленым лесом в голубое небо – из глубокой низины казалось, что деревья касаются застывших над землей круглых белых облаков. На отмелях и вокруг озера щедро разрослась вероника, но в глубокой тени цветки оставались почти невидимыми, а в центре водной глади отражалось казавшееся темным и бездонным небо.