– Ах, смотрите, водяные лилии! – воскликнула Руфь, заметив на противоположной стороне озера белые цветы. – Я пойду соберу букет.
– Нет-нет, лучше я сам, – возразил мистер Беллингем. – Земля здесь болотистая. А ты присядь и отдохни – да вот хоть на эту кочку. Будет удобно, как в кресле.
Руфь кивнула и, устроившись на кочке, приготовилась ждать. Скоро мистер Беллингем вернулся, снял с нее шляпу и принялся украшать волосы лилиями. Руфь сидела спокойно, с любовью глядя ему в лицо. Каждое его движение отражало почти детскую радость: казалось, большой ребенок нашел новую игрушку, – и это странное воодушевление ничуть ее не смущало, напротив, хотелось забыть обо всем, кроме того, чтобы доставить ему удовольствие. Наконец, завершив деяние, мистер Беллингем удовлетворенно заключил:
– Ну вот! Теперь пойдем к воде, посмотришь на свое отражение. Только надо выбрать чистое, не заросшее травой место. Давай руку.
Руфь покорно взглянула в хрустальное зеркало. Красота образа восхитила, как восхитило бы любое другое прекрасное изображение, но она и не подумала соотнести его с собой. Сознание собственного очарования существовало абстрактно, в то время как существование заключалось в чувствах и мыслях.
Здесь, в таинственной лесной низине, путешественников объединяла невозмутимая гармония. Мистер Беллингем думал только о красоте девушки, а эта красота превосходила самые смелые фантазии и рождала не только восхищение, но и гордость. Руфь стояла под сенью деревьев в белом платье; нежное румяное лицо напоминало едва распустившуюся июньскую розу, тяжелый белоснежный венок украшал прелестную голову, а легкий беспорядок пышных каштановых локонов лишь добавлял очарования. Прелесть девушки радовала мистера Беллингема больше, чем старание соответствовать его переменчивому настроению.
Когда они вышли из леса, Руфь все же сняла венок, а возле гостиницы надела шляпку. Теперь уже простая мысль, как доставить радость любимому человеку, не успокаивала душу. Грусть и задумчивость вернулись, не позволяя изображать веселье или хотя бы оживление.
– Право, Руфь, – заметил вечером мистер Беллингем, – не позволяй себе укореняться в привычке ни с того ни с сего предаваться меланхолии. За последние полчаса вздохнула уже раз двадцать. Постарайся держаться хотя бы немного жизнерадостнее: не забывай, что в этом диком краю мне не с кем общаться, кроме тебя.
– Простите, сэр, – со слезами на глазах ответила Руфь и вдруг подумала, как, должно быть, скучно ему весь день терпеть ее плохое настроение.
Постаравшись улыбнуться, девушка кротко, с раскаянием в голосе попросила:
– Не будете ли так добры, сэр, научить меня одной из тех карточных игр, о которых говорили вчера? Постараюсь не раздражать своей непонятливостью.
Нежный просительный тон достиг цели. Мистер Беллингем приказал принести колоду и вскоре забыл и о скуке, и о разочаровании, настолько захватывающим оказался процесс посвящения очаровательной ученицы в премудрости игры.
– Ну вот! – наконец воскликнул он удовлетворенно. – Для первого урока достаточно. Твои ошибки, маленькая глупая гусыня, заставили смеяться так, что страшно разболелась голова.
Он бросился на диван, а она тут же опустилась рядом на колени и нежно попросила:
– Позвольте положить на лоб прохладные ладони. Маме это всегда помогало.
Некоторое время мистер Беллингем лежал молча, неподвижно, отвернув лицо от света, а потом вовсе уснул. Руфь задула свечи и устроилась в кресле, ожидая, что он проснется отдохнувшим и освеженным. От вечернего воздуха в комнате стало прохладно, но она не осмелилась прервать то, что казалось крепким, здоровым сном, а заботливо укрыла джентльмена шалью, которую, вернувшись с прогулки, оставила на спинке стула. Надо было многое обдумать, но она постаралась отогнать тягостные мысли. Вдруг дыхание спящего стало учащенным, неровным и сдавленным. Прислушавшись с возрастающим страхом, Руфь осмелилась разбудить мистера Беллингема. Он открыл глаза, но не смог ничего ни понять, ни сделать: тело охватила странная дрожь. Все в гостинице спали, кроме одной-единственной горничной, которая еще днем исчерпала скудный запас доступного английского языка, а сейчас на все вопросы отвечала лишь одной емкой фразой: «Да, мэм, конечно».
Всю ночь Руфь просидела возле любимого. Он стонал и метался в бреду, но не мог произнести ни единого внятного слова. Бедняжка еще ни разу не видела ничего подобного. По сравнению с нынешними тревогами страдания вчерашнего дня представлялись далекими и мелочными. Действительность оказалась несравнимо тяжелее и пугала сильнее. Когда ранним утром в коридоре послышалось движение, Руфь отправилась на поиски миссис Морган – той самой хозяйки постоялого двора, чьи резкие проницательные манеры, ни в малейшей степени не смягченные ни уважением, ни расположением к бедной девушке, страшили даже в присутствии мистера Беллингема.