Морана стояла в своей привычной чёрной одежде, её гладкие чёрные волосы были перекинуты через плечи. На её лице играла мягкая улыбка. Одна из её тонких, изящных рук покоилась на корне дерева, большим пальцем нежно поглаживая кору.
— Myhn ardren, — поприветствовала она своим ровным, мелодичным голосом, положив свободную руку на сердце.
— Maelith, — ответил Рен, прикладывая руку к сердцу и склоняя голову с почтением.
Я нахмурилась, услышав титул. Это слово было мне незнакомо, несмотря на обрывочные знания древнего языка. Ледяные голубые глаза Мораны скользнули ко мне, и, как всегда, при встрече с ней у меня пробежал холодок по спине.
Я почтительно склонила голову, прикладывая руку к сердцу.
— Морана.
Она ответила тем же жестом, её мягкая улыбка стала теплее.
— Myhn lathira, — произнесла она.
В её глазах мелькнул игривый блеск, и моя спина напряглась. Но Рен никак не прокомментировал её слова.
— Я оставлю вас троих, чтобы вы могли побыть наедине, — продолжила она, склонившись, чтобы оставить поцелуй на коре дерева, и тихо пробормотала что-то на древнем языке.
Без лишних слов она исчезла в вихре теней.
ГЛАВА 52
Ренвик
Знакомая до боли магия закрутилась вокруг меня, проникая под кожу и отзываясь глухой болью в костях.
Оралия смотрела на дерево, её взгляд скользил по серебристой коре, чёрным листьям, искривлённым корням. Ствол был широким, достаточно большим, чтобы вместить бога с крыльями, что, разумеется, и стало причиной выбора Тифона.
— Можно? — спросила она, подняв руку в вопросительном жесте.
— Конечно, — ответил я.
Она ещё раз сжала мою руку, а затем отпустила и подошла ближе. Словно в знак уважения, она осторожно опустилась на колени, аккуратно расправив ткань платья вокруг себя. Её плечи поднялись и опустились с глубоким вздохом, прежде чем она переплела пальцы на коленях и наклонилась вперёд, касаясь лбом грубой коры. Её ресницы затрепетали на щеках.
Я сделал глубокий вдох, пытаясь утихомирить бурю, бушующую в моём сердце. С тех пор как её магия проникла в мою душу, я едва справлялся с эмоциями, которых не чувствовал веками — возможно, тысячелетиями. Все разбитые части моей души вновь срослись воедино. Это было похоже на прилив, готовый унести меня, и я не был уверен, что могу ему сопротивляться. Моё горло горело, зрение странно мутнело, пока я смотрел на неё, прижавшуюся лбом к месту заточения моей матери.
— Как ты узнала? — спросил я.
Она не ответила, только вопросительно посмотрела на меня, и я прочистил горло.
— Что у меня глаза моей матери.
Я должен был услышать те слова, которые, возможно, разорвут меня надвое.
Оралия села на пятки, проведя рукой по лицу, прежде чем полностью повернуться ко мне.
— Когда я погрузилась в свою магию, именно Астерия была той, кто подхватил меня.
Я застыл. Её рука зависла над корой, почти касаясь, словно она кладёт руку на плечо друга.
— Твоя мать была там, когда меня укусили, хотя тогда я этого не знала, — продолжила она, опустив руку обратно на колени. — У меня была опасная лихорадка больше недели. Возможно, дольше. Точно не знаю. Но посреди ночи красивая женщина с большими серебряными крыльями приходила в мою комнату и брала меня на руки. Она пела мне песню, которую я никогда не забывала, хотя после этого мне всегда было сложно её воспроизвести.
Я смотрел на неё, ошеломлённый.
— Так ты обрела свою магию…
Она кивнула.
— Я обрела ее примерно год спустя, когда гуляла по территории с моим стражем. Это была первая весна, когда цветы не зацвели, и меня это очень расстроило. Тогда мелодия просто… пришла сама. С тех пор каждый раз, когда она наполняет меня, кажется, что я всегда её знала, но как только магия иссякает, я не могу её вспомнить.
Слегка кивнув, я опустился на влажную траву рядом с ней, проводя рукой по текстуре коры.
— Я узнал её в тот день в Ратире. Это та же песня, которую она пела, создавая звёзды на небе и формируя созвездия.
Оралия улыбнулась так, будто уже знала это. Она так многому научилась, погрузившись в глубины своей магии — гораздо большему, чем я мог когда-либо узнать. В её взгляде теперь было уверенное спокойствие, которое излучалось из самого её существа. Она больше не нуждалась в том, чтобы мир говорил ей, кем быть.
Она уже решила сама.
Но затем её улыбка исчезла, и она снова посмотрела на дерево. Её лицо исказилось в смеси боли и гнева, которые я так хорошо знал, глядя в собственное отражение.