— Черных? — сорвавшийся вопрос царапает горло стальными когтями и на губах даже металлически-острый вкус крови явственно ощущается.
— Ну, Катюш, с тобой неинтересно, — на манер обиженного ребенка бурчит лейтенант и в кресле откидывается, привычно-расхлябанно делая пару оборотов за столом. — Откуда ты только все знаешь? Виделась уже что ли с ним?
Молча качает головой, отворачиваясь к окну — застекленно-серое небо давит ватно-душным, дождливо-влажным облачным одеялом — обесцвеченно-хмурое настроение в тон, что тут скажешь; хотя для осенней депрессии вроде не повод и еще не сезон.
Катя хронически и определенно не хочет этих воспоминаний, отдающих запыленным чувством вины, терпкой горечью сожалений и тысячей с лишним — почти что по сказочной классике — несостоявшихся встреч.
Тысяча и один минувший день и ярко-воздушная беззаботная сказочность не сочетаются по определению.
========== О ненаписанных письмах и потерянных адресатах ==========
"Здравствуйте, Екатерина Андреевна..."
"Дорогая Екатерина Андреевна..."
"Екатерина Андреевна..."
Словосочетания — заведомо провально-бессмысленный набор буквенных переплетений, узелками цепляющихся за шахматные клетки белоснежных пустых листов.
Пиздец как символично, правда же?
Черных помнит нервозно-вибрирующий отчаянный вскрик, болезненно-ярким фейерверком разорвавшийся в голове сквозь маслянистую муть наплывающей бессознательности и дурноты. Черных помнит дрожаще-прохладные пальцы, испуганно-успокаивающее "все хорошо" и "держись" и стремительно тающие айсберги в отчаянно-синих. Черных помнит, что тогда — в последний и первый раз — она называла его по имени.
Черных помнит светлые волны встрепанных волос на фоне темной фирменной дубленки и чужие крепкие руки, собственнически тискавшие ее на виду благодарной публики.
Черных помнит все до единого заседания-спектакли с ее постоянным не-присутствием, но с заранее отведенными всем ролями — для нее, видимо, подходящей там не нашлось.
Черных помнит тюремно-больничный навязчивый дух хронически-ненужности, без единого посетителя, но с неотступно-запоздалым ощущением собственной глупости.
Черных слишком-помнит.
Нетронутый тетрадный лист клетчатым снежно-комком шуршаще вбивается в обшарпанную тюремную стену.
И все справедливо, правда же?
Небо в клеточку.
И мечты соответствующие.
"Курсант Черных..."
"Федор..."
"Здравствуйте, Черных..."
Екатерина Андреевна Лаврова — капитан милиции, куратор спецгруппы, вызывающая восхищенный трепет у курсантов и ядовито-жгучую зависть у некоторых отдельно взятых преподавателей, в прошлом оперативник, на счету у которого немало рискованных задержаний и обезвреженных опасных преступников, — Екатерина Андреевна Лаврова впервые не знает. Не знает, имеет ли право видеть своего курсанта, пострадавшего и увязнувшего не без ее попустительства. Не знает, что и зачем ему написать, комкая в пальцах очередной лист бумаги — такой же пустой и официально-выбеленный, как приходящие на ум отглаженно-правильные, но совершенно нелепые фразы .
И самое главное — нужно ли ему вообще все это — не знает тоже.
— Кать, может хватит себя изводить-то уже?
— Катюш, ты сделала для него все, что могла, даже больше, ты не должна себя ни в чем обвинять.
— Катя, что с тобой происходит, это из-за того курсанта?..
Встревоженная участливость обеспокоенных вопросов и искренних утешений сливается в монотонно-давящий гул, в виски размеренно-ровной болью вбивающийся: неловко-успокаивающее бормотание сочувственно вздыхающего Захоронка, утомленно-убеждающе-справедливые замечания Игоря, озабоченно-взволнованные вопросы внимательно наблюдающей мамы...
Все ищут ей оправдания — ищут и даже находят.
Все — но не она.
У Кати перед глазами заиндевевшим калейдоскопом — тридцать секунд на обледеневшем крыльце ресторана; несколько бессмысленно-убедительных аргументов, не нашедших ни отклика, ни понимания; прощально-отчужденный взгляд свинцово-серых, между лопаток насмешливым холодком выстреливающий — окончательно-непоправимый и контрольно-добивающий.
Все по законам военного времени.
========== 30, черное ==========
Они встречаются в зеленовато-прохладной дымке догорающего апреля — высохший асфальт вьется серо-пыльной атласной лентой; маленькие солнца одуванчиков выглядывают из трещин навстречу брызжущим мягким лучам; тонкий и пряный аромат первой листвы смешивается с тяжелыми запахами металла, бензина и машинного масла, изнутри вспарывая легкие.
Лаврова — вся такая воздушная, светлая, золотистая, тонкая, даже в траурно-черном платье стиля безнадежной монашки вплетается в пьяняще-легкое дыхание весны остро-сладкой волнующей нотой до охренения гармонично.
Луч света в темном царстве, блядь.
— Тормоза стучат, — седеющий тип в коричневой кожанке с раздраженной галантностью открывает перед спутницей дверь — вежливая до зудения у скул Лаврова не удостаивает его даже благосклонно-благодарным кивком.
— Вы так галантны, Нил Александрович, — знакомая едкость режет слух айсберговой осколочностью.
— Всегда пожалуйста.
Это что-то до издевки зеркальное — плавали, знаем — Черных с холодной иронией думает, что тормоз тут только он.
— У вас все порядке, насколько я вижу? Что ж, это радует. — Едва заметная улыбка скользит по губам без оттенка насмешливости, а глаза у Екатерины Андреевны — цвета талого льда, поймавшего блекло-весеннюю синеву.
— Ну типа да, — с ленцой цедит Черных сквозь судорожно сжимающиеся челюсти. Отработанно-острый взгляд Лавровой цепляется за примятые манжеты белой рубашки, и лед в глазах подтаивает еще на порядок — ее величество всегда умели делать выводы, исходя из деталей. Дедукция, чтоб ее.
— А это ваш... — Черных провожает взглядом скрывшегося в гараже старпера с налетом поблекшей голливудской супергероичности и все-таки давится рвущимися с языка определениями, предоставляя Екатерине, мать ее, Андреевне самой решить, что это за "ваш".
— Коллега, — лаконично и сухо — Черных в последний момент тяжело выдыхает ехидное уточнение: а горизонтальные совещания в постели и дискуссии с битьем посуды не прилагаются случаем?
— Рада, что у вас все хорошо, — мимолетно-прощальное прикосновение тонких пальцев жжет кожу на стыке запястья и светлой ткани — от участливой вежливости хочется взвыть.