От неожиданной похвалы Кабушкин даже смутился, что с ним бывало очень редко. Чтобы прервать разговор, от которого он чувствовал себя неловко, спросил:
— Так как же с медикаментами?
— Я сказал, что дам, — подтвердил Жорж.
— У меня к вам еще есть дела, — обратился Жан к Володе. — Нам нужны боеприпасы. Это во-первых. Во-вторых, необходимо напечатать листовки. Без печатной пропаганды тяжело. Мы должны разъяснять населению политику нашей партии, говорить ему, что нужно делать. Ничипорович просит вас не поскупиться на листовки. Вы же обещали нам типографию...
— Еще какие ваши нужды? — спросил Володя.
— Последняя: помогите установить связь с Логойским партизанским отрядом. Нам нужно объединять свои действия, тогда враг скорей почувствует нашу силу.
— Это все?
— Да, все.
— Относительно боеприпасов посоветуюсь с членами комитета. Некоторые запасы у нас уже есть. Оставьте мне пароль и адрес, куда отвезти. Наши подпольщики повезут. Типографию для вас мы обязательно оборудуем. Уже много шрифтов достали. Листовка готовится. Напечатаем буквально через несколько дней. Вместе с боеприпасами пришлем и ее. У нас есть подводы. Что же касается связи с логойцами, то, как только кто-нибудь из них придет, я дам им ваш адрес и пароль — они пришлют к вам людей для связи... Договорились?
— Ну, если так, то хорошо.
— Передайте всем вашим партизанам, а особенно Ничипоровичу, сердечный привет от горкома. Мы гордимся вашими боевыми делами. О вашем бое под деревней Клинок ходят целые легенды. Мы все очень рады, что люди, посланные подпольным горкомом, с честью оправдывают доверие партии.
— Спасибо, — взволнованно сказал Кабушкин. — Все это передам Владимиру Ивановичу. Ему будет очень приятно услышать доброе слово горкома.
Эта встреча и разговор происходили за какую-нибудь неделю до начала массовых арестов. Горком еще успел выполнить просьбу Ничипоровича. Боеприпасы, медикаменты, листовки — все было доставлено в отряд. Жан позаботился, чтобы не забыли забрать даже и те патроны, которые лежали в сундучке под кроватью у Виктории Рубец.
А потом в лес под деревню Маковье, Осиповичского района, где стоял отряд Ничипоровича, пришло тяжелое известие: подполье разгромлено, большинство членов горкома попало в застенки СД. Жгучей болью и еще большей ненавистью к палачам-фашистам наполнились сердца партизан. Ничипорович осунулся, почернел, но остался такой же спокойный, выдержанный, строгий.
— Всех не могли переловить, — сказал он. — Хоть несколько человек да осталось. А если есть хоть один хороший организатор, подполье оживет. Я в этом уверен. Народ за нас. А его не задушишь, ему не заткнешь рот, не завяжешь руки.
...Вся семья Омельянюков разбрелась. Мать жила у Маруси Рынкевич на Цнянской и часто навещала Володю на Немиге, отец — на Заливной улице у знакомых. Прибавилось забот, трудней стало с продуктами.
До массовых арестов подпольные типографии были на улице Островского, где работал Чипчин, и на Рымарной улице, на квартире Вороновых.
Вороновы работали в типографии Дома печати. Отец, Михась Воронов, был начальником печатного цеха, а сын, тоже Михась, заведовал электроцехом.
Были они родственниками тещи Владимира Ничипоровича. Старик (Василь Сайчик) сказал об этом Ватику Никифорову и Володе Омельянюку. Они договорились через тещу Ничипоровича втянуть в подпольную работу Вороновых.
Уговаривать их не нужно было. Вороновы понемногу уже выносили шрифты из типографии на свою квартиру и сами печатали продовольственные карточки. А когда установили связь с подпольем, взялись за дело как следует. Карточки, напечатанные в квартире Вороновых, выручали подпольщиков Комаровки. Только Иван Козлов обходился без них — он сам ловко подделывал документы. Остальные целиком зависели от исправной работы типографии Вороновых.
...Известие об убийстве Макаренки и Жудро принесла мать. Целый час Володя метался в отчаянии по комнате. Мать с тревогой следила за ним, тихо упрашивала:
— Успокойся, Вовочка, успокойся. Что же ты теперь сделаешь, не вернешь же их из могилы...
— Нет, мама, это еще не все. Они еще будут воевать, будут бороться. Я позабочусь об этом, мама. Их имена будут наводить страх на врага... Подожди, не уходи, пока я напишу...
Он сел за стол и начал писать. Раз десять начинал и все зачеркивал:
— Нет, не то, не так!
Искал слова, которые бы огнем жгли врага, били его не в бровь, а в глаз. И слова такие находились. Хотелось написать как можно больше, полнее, чтобы люди знали, какие чудесные хлопцы были Жудро и Макаренко, как пламенно любили они свою Родину, как верно стояли друг за друга, как смело отбивались до самой последней минуты, до последнего дыхания...
А листовка должна быть размером с ладонь. Что можно сказать о двух пламенных сердцах на таком кусочке бумаги? Володя снова писал, вычеркивал, заменял слова.
Когда текст листовки был готов, переписал его и отдал матери:
— Хорошенько спрячь это, мама, и отнеси к Вороновым. Пусть напечатают листовку памяти Жудро и Макаренки. Именами Васи и Саши мы будем звать народ к борьбе.
— Хорошо, сынок, отнесу. Оставайся счастливым!
Вороновы сами не умели набирать, но в типографии были наборщики, готовые выполнить любое задание подпольщиков, — Борис Пупко и Михась Свиридов. Воронов-старший отдал текст листовки Борису Пупко.
У Бориса золотые руки и удалая головушка. Он хорошо набирал и по-немецки и по-белорусски и пользовался полным доверием своих хозяев-фашистов.
Взяв листовку у Воронова и прочитав ее, он тряхнул своим огромным черным чубом и восторженно проговорил:
— Сила! Вот это написано! Такую нужно немедля сделать!
Разговаривали они в дальнем углу наборного цеха, где никого, кроме них, не было.
— Ты, Борис, не увлекайся, — предупредил Воронов. — Думай, что делаешь, и оценивай свои действия. Пойми, что ожидает тебя, если попадешься.
— Почему вы пугаете меня, как ребенка? Я понимаю, что делаю. Вот посмотрите...
Он взял листовку и стал за наборную кассу. Рядом лежал текст для набора, который дали ему хозяева, — статья для фашистской газеты на белорусском языке. По цеху ходил начальник, раздавал работу, проверял выполнение. А Борис набирал текст листовки, будто делал самую обыкновенную, привычную работу.
Кончив набирать, он хорошо завязал набор шпагатом и немного отодвинул в сторону, к гранкам фашистской газеты. Улучив момент, когда мимо проходила его подружка, уборщица Броня Гофман, отдал ей набор листовки и сказал:
— Отнеси незаметно к Михасю Воронову в электроцех... Только осторожно...
Вечером листовка была уже на Рымарной улице, и Вороновы печатали ее на бумаге, которую также вынесли из типографий.
Так Жудро и Макаренко снова становились в строй борцов.
Накануне Первого мая гестаповцы проводили облавы по городу. Листовка напугала их, ждали большого выступления подпольщиков. Попали фашисты и на Заливную улицу. Старый Омельянюк как раз в это время был дома. Случилось так, что хозяева квартиры не успели спрятать радиоприемник, и он стоял под кроватью Степана Омельянюка. Гестаповцы сразу же нашли приемник и схватили старика.
Мать в отчаянии принесла эту весть Володе.
— Я пойду узнаю, что с ним, — говорила она.
— Нет, ни за что не пущу, мама. Думаешь, они оставят тебя живую? Только попадись им — загубят! Нельзя туда показываться, нельзя, это на верную смерть идти. А чем ты теперь поможешь ему? Только горя прибавишь... Не пущу!
«Как это я не уберег отца?! — мучил себя упреками Володя. — На завтра назначена отправка в лес большой группы подпольщиков. Отец готовился пойти. Из отряда пришла уже связная. И так нелепо провалиться...»
— Мама, я виноват в смерти отца, — с горечью говорил Володя. — Я должен был отправить его в отряд раньше. Почему я не сделал этого?!