— А теперь, братишечки, мне бы помыться, да побриться с дороги… Каютка какая-нибудь тут у вас для меня найдется?
— Не беспокойтесь. Мой заместитель вас устроит, — приказывающе мотнул подбородком Бадмаев на Шелудяка.
Тот подскочил к Гундосову и залебезил подобострастно и фальцетно:
— Кают, товарищ полковник, у нас покудова не обретается, а токмо кабинеты следователей. Мы вам лучший из оных предоставим, а я наших ребят в гостиницу пошлю, чтоб они там для вас подходящий номерок оторвали.
— Кабинет, так кабинет, — согласился Гундосов. — Я и к таким квартирам привычный. Давно уж морское жительство на сухопутное сменял.
— А до работы в органах карающего меча моряком изволили служить? — заискивающе поинтересовался Шелудяк.
— Ну-да. Плавал, — подтвердил Гундосов.
— На каком, извиняюсь, корабле?
— На «Авроре». Слыхал про такой?
— Как же, как же, — замахал руками Шелудяк. — Краса и гордость революции. Контру в Зимнем дворце расстреливал. Подобного корабля на всех океанах не сыщешь, дондеже не посинеешь. Это-ж такой геройский…
— Послушай, браток. — прервал Шелудяка Гундосов, — откуда ты таких выражениев набрался?
— Каких? — испуганно пискнул Шелудяк.
— Старомодных. Всяких дондеже, оных и такое прочее.
Шелудяк беспомощно оглянулся на своего начальника, но тот прийти ему на помощь не собирался. Наступила очередь Бадмаева злорадствовать и любоваться окном, что он с удовольствием и сделал.
— Ну?! Чего молчишь? Язык в живот влез? — рявкнул Гундосов на перепуганного энкаведиста.
— Нет, товарищ полковник, — тоненько залепетал Шелудяк. — Свой ответ вам обдумываю втуне.
— А ты без обдумываний. Говори правду, как есть.
— Привычка у меня зело вредная. С малых лет. От отца.
— А кем был твой отец?
— Дьячком.
Гундосов ударил кулаком по столу.
— Этого еще не хватало. Дьячок в НКВД пролез.
— Товарищ полковник! — взмолился Шелудяк. — Я в дьячках не состоял. То мой отец. А я от Бога, давно отрекся, и отца, как вредителя, перед органами Чека разоблачил…
Это признание вызвало у Холмина чувство гадливости и презрения к энкаведисту. По лицу Гундосова было видно, что и ему не нравится сын дьячка.
— Я, товарищ полковник, тружусь честно и старательно. Оправдываю доверие партии и правительства. — ныл Шелудяк.
— Заглаживаешь, значит свое непролетарское происхождение? — насмешливо спросил Гундосов.
— Заглаживаю, товарищ полковник.
— Ну-ну, заглаживай… Да смотри не сорвись.
Гундосов еще раз стер ладонью пот со лба и сказал, отдуваясь:
— Ф-фу! Ну и жарко у вас, братва. Как в тропиках.
— Лето, товарищ полковник. Оно у нас жаркое, — неопределенно заметил Бадмаев.
Гундосов резко оборвал его:
— Мне, товарищ майор, не от лета жарко, а от ваших порядочков. В комендатуре у вас такие балбесы сидят, что даже и документы мои не спросили. Ваших работников какая-то «громовская рука» убивает, а вы ушами хлопаете. Заключенные убийства расследуют. Дьячки подследственных допрашивают. Не отдел НКВД, а прямо потонувший корабль… Что я напишу Николаю Иванычу? Вот думаю и ничего не придумывается.
Он замолк и подпер щеку рукой. Бадмаев и Шелудяк почтительно стояли перед ним. Холмин, которому надоело стоять, присел на «подследственый стул» у двери и оттуда рассматривал полковника Гундосова.
У сидящего за столом энкаведиста были — широкие, слегка сутуловатые плечи и орлиный, энергичный профиль лица с тонкими, красивого рисунка чертами, высокий лоб и небольшие, прижатые к голове уши.
«В молодости он, наверно, был красивым матросиком, — подумал Холмин, разглядывая его. — а теперь»…
Теперь красоту этого мужчины, которому было не больше пятидесяти лет, портили бритый по партийной моде череп, синевато-бледный нездоровый цвет обрюзглого обескровленного лица и глаза, слишком холодные, внимательные, щупающие и оценивающие.
«Чекистские глаза», — поежился Холмин, подумав о них.
Посидев несколько минут в раздумьи за столом, Гундосов встал и обратился к Шелудяку:
— Ну пошли, дьячек! Покажи, какую каютку ты мне отвести наметил.
— Пожалуйте, товарищ полковник. Мировой кабинет вам отведем. Напротив комендантской камеры. Пожалуйте вперед, а я за вами, аки свеща, — засуетился Шелудяк.
Они вышли. Бадмаев и Холмин остались вдвоем.
Глава 11
Часовой видит привидение
Бадмаев прошелся по комнате, крутя подбородком, и тяжело сел в кресло за стол. Посидел, подумал и спросил: