— Так вы же при обыске забрали все наши фотографии. И из альбомов и со стен, — ответила девушка.
— Позвольте! Я впервые здесь, — возразил он.
— То-есть, не вы, а ваши… коллеги по работе, — поправилась она.
— И фотографии отца у вас не сохранилось?
Ольга печально вздохнула.
— Нет, не сохранилось…
В ее комнате, у изголовья кровати стояла этажерка с книгами. Холмин окинул беглым взглядом их корешки. В большинстве это были классики русские и иностранные. На нижней полке стояли учебники для средней школы и с десяток произведений советских писателей. Ни одного «классика марксизма» среди книг не замечалось. Портретов их на стенах тоже не было.
В углу каждой из комнат, над кроватями висели небольшие литографированные иконки. Войдя в дом, Ольга перекрестилась на икону. Холмин хотел перекреститься тоже но не решился, подумав, — что это покажется слишком фальшивым и неуместным девушке считавшей его настоящим энкаведистом, а, следовательно, и безбожником.
Сопровождаемый ею, он обошел комнаты и кухню, внимательно осматривая все, что там было, выглянул и в окно во двор, во никаких следов ни майора Громова, ни его «руки» не обнаружил. Осматривать было больше нечего. Ольга ходила рядом с ним и он видел, что ее досада, неприязнь к нему и нетерпеливое желание остаться одной растут с каждой минутой. Надо было уходить.
Холмин пошел к двери, но на пороге остановился и спросил о том, что интересовало и мучило его уже вторые сутки:
— Скажите, все таки, что вам известно о «руке майора Громова»?
Девушка вскинула на него глаза и опять он прочел в них удивление, смешанное со смущением.
— Вы уже во второй раз спрашиваете меня об этом. Что это значит? Объясните, пожалуйста, — потребовала она.
— Знаете или нет о ней? — настойчиво повторил он.
— Ничего не знаю.
— И можете дать слово?
— Да. Но объясните мне, в чем дело.
— Сейчас не могу. В другой раз. Потом, — пообещал он…
Прощаясь с ним, Ольга, все таки, подала ему руку. Ее пальцы были холодны и слегка вздрагивали.
«Отчего это? Боится она меня или так уж я ей противен»? — подумал он.
Задержав ее руку на секунду в своей, Холмин попросил, не надеясь впрочем, что его просьба будет удовлетворена:
— Может быть, когда-нибудь, разрешите навестить вас еще?
— Зачем? Опять для обыска? — спросила она.
— Нет… Так просто, — запнувшись ответил он.
— Что-ж, приходите. Я — бывшая заключенная и дочь «врага народа». Я не имею права закрывать дверь своей квартиры перед энкаведистами.
Холмин огорченно вздохнул. Приглашение было слишком нелюбезным.
Глава 14
«Свистать всех наверх!»
Расставшись с Ольгой, Холмин пришел в отдел НКВД опечаленный и раздосадованный неудавшейся прогулкой и, в первую минуту, не обратил внимания на царившее там необычайное оживление. В следующую минуту он удивился. Было около двенадцати часов дня, как раз такое время, когда работники отдела торопятся поскорее закончить свои утренние дела, чтобы успеть пообедать и отдохнуть перед, «основной» — вечерней и ночной — работой. Между тем, сегодня они никуда не спешили.
Следователи, теломеханики, канцеляристы, конвоиры заполнили весь коридор первого этажа. Они «кучковались» группами в 3–5 человек и возбужденно и тревожно разговаривали о чем-то приглушенными голосами. В одном из углов коридора, стояла более многочисленная группа молодых женщин — пишмашинисток отдела. Среди них была и Дуся-буфетчица. Увидев Холмина, девушка подошла к нему с упреками.
— Это как же называется? Значит вы Шура, так свои обещания исполняете? Это не по-хорошему. Нельзя так.
— Какие обещания, Дуся? — удивленно спросил он.
— Для вас самые главные. Вы ко мне в буфет обещали приходить?
— Обещал.
— А почему завтракать не пришли?
— Виноват, Дуся. Времени не было.
— Значит, голодовка в тюрьме вам не надоела, и на воле ее продолжаете. Забыли, что вам подкормиться нужно?
— Не забыл, Дуся. Обедать к вам сегодня обязательно приду.
— Смотрите. Буду ждать. Но если вы и на этот раз обещание не исполните, то наша дружба с вами поломается.
— Постараюсь исполнить. А теперь скажите мне, Дуся, что здесь происходит?